Олег Лейбович - «Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Судя по нечастым замечаниям, коротким отрывкам из текстов на другую тему, можно представить общее отношение М. Данилкина к Отечественной войне, понять, что вынес он из офицерских блиндажей и солдатских землянок, с чем вернулся к мирной жизни.

Первое, что бросается в глаза, это неприкрытое уважение к противнику – уважение, распространяемое даже на бывших красноармейцев, воевавших на стороне вермахта. В 1952 г. он заметил, что для России естественным союзником в будущей войне может быть в Европе только Германия [111]. Данилкин нашел слова одобрения боевым качествам власовцев:

В большинстве своем молодые парни, потенциально способные быть честными людьми и совершать такие же подвиги, как и подвиг Александра Матросова, начали с остервенением, не хуже, чем белогвардейцы времен Гражданской войны, воевать против нашей армии, против своей Родины» [112].

Здесь политработник Данилкин фактически предвосхитил оценку, данную одним из идеологов эмигрантской организации СБОНР – «Союза борьбы за освобождение народов России [113]:

Хорошо дрались, до конца! Русский человек всегда любил и уважал боевую доблесть. Даже, может быть, особенно в гражданских войнах [114].

Заметим, что о стойкости восточных частей вермахта и СС М. Данилкин знал понаслышке: в полосе армий Калининского фронта их не было. В группе армий «Север» формировались только охранные подразделения – «Einwohnerkampfverbande», не участвовавшие в боевых столкновениях с частями Красной армии [115].

Данилкин совсем не доверял высшему комсоставу. Вину за отступление 1941 г. он переложил на плечи генералов. «Ведь если бы кто-то до начала войны сказал: широко прославленные, украшенные множествами орденов лица (Смушкевич, Павлов и др.) – мерзавцы и предатели?» [116]Впрочем, и те из генералов, которые не совершили измены, также малоуважаемые люди. Они все несут ответственность за массовую сдачу в плен, более того, за переход на сторону противника рядовых красноармейцев. «Почему удалось нашим врагам сколотить эту армию и заставить ее воевать? Дало о себе знать механическое подчинение, которое стало усиленно насаждаться после войны с Финляндией: приказ начальника нужно выполнять безоговорочно и без рассуждений, начальник всегда и во всем прав [117]. Этой лазейкой, которая возникла в результате неумения сочетать единоначалие с демократизмом нашей системы, приказ с убеждением, великолепно воспользовались наши враги» [118]. Генералы слишком увлечены собственной карьерой: орденами, золотыми погонами, лампасами, чтобы на них можно было положиться в будущей войне [119].

Новая война не за горами. Главным противником в ней будут вчерашние союзники. Надо заметить, что М. Данилкин скептически оценивал участие СССР в антигитлеровской коалиции. Помощь от союзников была, по его мнению, незначительной, а вред – настоящим. Он считал, что во имя компромисса с Западом Сталин был вынужден затушевать подлинный характер войны: отказаться от комиссаров, ввести погоны, воздать хвалу царским военачальникам: Суворову и Кутузову [120]. В этих своих оценках он был неодинок. В Березниках в мае 1943 г. жители обменивались мнениями. Сексот местного отделения НКВД составил рапорт, попавший в справку о политических настроениях населения: «Финтушаль, беспартийный, нач. отд. 31 АТЗ (азотно-тукового завода. – А. К., О. Л. ), говорит: “Непонятно, чем вызван роспуск Коминтерна, это ведь, по сути дела, отказ от революционной борьбы передовой части рабочего класса во всех странах Европы, очевидно, это есть уступка Англии и Америке в общих планах борьбы с фашизмом и послевоенной структуры страны”» [121].

Наконец, Михаил Данилкин из фронтового опыта вынес стойкое убеждение: побил врага простой солдат [122]. Плодами победы воспользовались другие люди, чуждые и враждебные ему:

«Первая отечественная война омолодила Россию, встряхнув все ее творческие силы. В 1917 г. логически завершился процесс национального развития и самосознания русского народа. Но зато война 1941–1945 годов дала обратный результат – она вскормила целые полчища дармоедов, превратив государственный аппарат в прожорливое бюрократическое чудовище. Самообман, лицемерство пущены так же в ход, как и новокаин в медицине» [123].

Добавим только, что Данилкин поделил свое поколение на фронтовиков и тех, кто отсиделся в тылу. И межа между ними глубже, чем между вчерашними кулаками и бедняками, глубже, чем между классами. Заметим, что с фронта Михаил Данилкин вернулся убежденным антисемитом. Он явно поверил легенде о «ташкентском фронте», где на сытных местах в глубоком тылу окопались евреи, не желавшие воевать [124]. И, вообще, война – это русское дело. Инородцев нужно гнать из правительства – читаем в сводке Березниковского горотдела НКВД: «24/X – 41 г. в общежитии н<���ачальствующего> состава КОБОЗЕВ говорил: “[они] предали русский народ. Головы нужно свернуть виновникам, правительство должно быть чисто русское, а то один Калинин в правительстве – русский, да и тот думает, хоть под старость пожить. Кагановича и других нерусских из правительства надо удалить”» [125].

Так Михаил Данилкин, прошедший фронт, разошелся с молодым коммунистом тридцатых годов. Он был лоялен Сталину, но нисколько не доверял его маршалам. Он размышлял над политическими вопросами и был готов давать на них самостоятельные ответы. Военная школа освободила Данилкина от слепой веры в руководство. На фронте он увидел то, что раньше казалось ему немыслимым и невозможным. Данилкин задумался, может быть, впервые за всю свою политическую карьеру. Тем самым он незаметно для себя из шеренги верных сталинцев переместился в обоз к нытикам и маловерам, где доживали свой век обломки старой большевистской партии.

И в прежней шеренге он не смог пробиться в первые ряды. Помешала идейность. Не улыбнулся случай. Подвел характер. Может быть, этот набор помех спас ему жизнь во время «великой чистки». Многие из его удачливых товарищей сложили головы на плахе. Многие, но не все. Счастливчики поднялись наверх и там остались. Снизу их подпирали новые энтузиасты.

Данилкину не было места ни среди первых, ни среди вторых. Он был обречен на вымирание, хотя и не догадывался об этом. Уйти в профессию он не мог. Он не был инженером, военным или агрономом. Он был партийным пропагандистом, умеющим писать для газеты. Сомнения, разочарования, самостоятельность мысли губили его.

Михаил Данилкин был уволен из армии в 1947 г. Не очень ясно, по собственной воле либо по инициативе начальства. Во всяком случае, он покинул ряды вооруженных сил без особого сожаления. Когда через полтора года Молотовский облвоенкомат вновь попытался призвать майора запаса на действительную службу, Данилкин отказался наотрез. «Хотели в качестве наказания отправить служить в ряды Советской Армии», – с возмущением писал он Сталину [126]. Все-таки М. Данилкин был человеком гражданским и без всякого почтения отзывался о воинских регалиях: погонах, лампасах и прочей позолоченной и посеребренной канители [127]. В Петрозаводске, где он служил в окружной газете, бывший политработник оставаться не захотел или не смог. В Омск не вернулся. Направился в Березники. Можно только догадываться, почему он выбрал этот город. Вовремя пришедшее письмо старого знакомого, рассказ сослуживца, бережно сохраненные юношеские впечатления, родственные связи супруги, какие-нибудь иные обстоятельства. Сейчас это уже не узнать.