Олег Лейбович - «Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

В 1952 г. в бюро обкома поступила очередная справка, подписанная новым редактором «Звезды». Из нее следовало, что М. Данилкин «инициативный, квалифицированный журналист, выступавший с хорошими критическими статьями, остро ставящий злободневные вопросы партийной и производственной жизни. Неоднократно выступал также с очерками и литературными рецензиями, получавшими хорошую оценку. К недостаткам тов. Данилкина относятся его некоторая неуравновешенность в характере и то, что периоды его активной работы временами сменяются периодами пониженной активности» [167].

На русский язык эту канцелярскую формулу перевела машинистка «Звезды» Т. Сурвачева: «Некоторые сотрудники редакции, но кто именно – я не помню, говорили, что Данилкин может писать, но он пьяница» [168].

Оставим пока без внимания пристрастие М. Данилкина к горячительным напиткам. О нем речь впереди. Заметим только, что коллеги по редакции и многочисленные читатели «Звезды» не знали о том, что их собственный корреспондент владеет еще одним стилем – сталинским. В своих многочисленных письмах в партийные инстанции М. Данилкин буквально изъясняется сталинским слогом: сухим, лапидарным, с многочисленными повторами, усиливающими восприятие, с простыми инверсиями, с пронумерованными перечислениями, перемежаемыми бранью в адрес политических и личных противников [169]. «Подлец», «мерзавец», «зазнавшийся чинуша» – все эти слова из сталинского лексикона для посвященных мелькают на страницах потаенных текстов М. Данилкина. «Сказать подлеца» неприятному для него человеку – все равно очно или заочно, – по-видимому, доставляло ему удовольствие. М. Данилкин вскоре научился писать о себе в третьем лице, явно копируя сталинскую манеру. Он повторял и специфические сталинские обороты вроде «почтенных учреждений». Более того, он усваивал педагогический тон в обращении со своими адресатами, в том числе и с товарищем Сталиным. Иной раз его эпистолярные тексты напоминают пародию на сталинские доклады, иной раз по смысловому содержанию и стилевому оформлению едва ли не идентичны с ними. Так и хочется написать: конгениальны. Причем владел этим стилем М. Данилкин свободно. Применял там, где мог и где хотел. В газетных публикациях пользовался иными художественными средствами.

Грамматические ошибки в бумагах М. Данилкина встречаются не часто: преимущественно в иностранных словах. В его текстах время от времени мелькает слово «фелеры». Так М. Данилкин почему-то называет секретных сотрудников органов, видимо, имея в виду все-таки филеров – агентов наружного наблюдения в Департаменте полиции. Или возьмет и назовет обыкновенную волокиту едким словом «камарилья». Заметим, однако, что в правописании политических терминов он никогда не ошибался.

М. Данилкин в одном из своих писем назвал г. Березники «заглавной буквой отечественной химии » [170]. После войны этот город на самом деле представлял собой большой химический комбинат, на территории которого располагались жилые дома, общежития и бараки. Здесь же оборудовались строительные площадки, на которых сооружались новые заводы. Предприятия, построенные в годы первых пятилеток, работали на изношенной импортной технике в состоянии постоянной аварийной или предаварийной ситуации. Заменить ее было нечем. «В настоящее время подобное оборудование в массовом количестве на предприятиях страны не производится. […] Однако сказать, что оборудование эксплуатируется на износ, в полной мере нельзя, так как завод имеет в своем составе крупный ремонтно-механический цех», – говорилось в одном из официальных актов [171].

Город и управлялся как комбинат. По меткому замечанию одного из делегатов партийной конференции, «горком напоминает общеберезниковскую дирекцию химических заводов и электростанций» [172].

Неизвестно, что ожидал найти М.Т. Данилкин в городе своей молодости. Увидел он все то же, что и в других городах послевоенного Союза. Неприкрытая бедность трудящегося населения. Очереди за самым необходимым. Обиды фронтовиков. Отчаяние стариков. Озлобление подростков. Уличная преступность [173]. Сытое и самодовольное начальство. К корреспонденту областной газеты шли люди со своими бедами. В одном из своих литературных памфлетов Михаил Данилкин с большим чувством и нескрываемой горечью представил злоключения старой женщины, выброшенной из заводской квартиры.

Вчера приходила ко мне женщина. Одета в рубища. На лице горе и отчетливая печать преждевременной старости. И вот что она мне рассказала. В Первую мировую ее брат погиб, оставив семерых детей. Она, тогда еще совсем молодая, полная надежд и сил, решила усыновить и воспитать двух племянников, но для этого ей потребовалось пойти на великую жертву для отдельного человека – отказаться от замужества. Посвятить себя воспитанию сирот; и она, работая с утра до ночи, не щадя своих сил, шла к намеченной цели; дети подрастали, становились на ноги: она спасла их здоровье, дала им возможность нормально развиться, выучиться грамоте, приобрести специальность; жизнь ее не была напрасной, усилия не пропали даром, а успехи приемных сыновей радовали. И вот новое горе – разразилась опять война, приемные сыновья отправились на фронт; одного из них убило, а второй горел в танке, стал на всю жизнь калекой. Женщина возвысилась и над этим горем – в ее жилах течет кровь старостихи Василисы. И чем же отблагодарили эту героиню, перед мужеством и душевной красотой которой я смиренно преклоняю колени. Ее отблагодарили вот чем: выбросили из комнатушки, где прожила шестнадцать лет, вывихнули палец, попортили пожитки. Пришли два ретивых служаки и выбросили, словно она ветошь… И вот эта женщина попробовала найти справедливость; ищет она ее уже два года, а найти не может; и куда она только не обращалась – буквально во все инстанции… [174]

По тогдашнему законодательству люди, уволенные с предприятия, лишались права на ведомственное жилье. В делах Молотовского обкома КПСС сохранилась жалоба директора Соликамского калийного комбината на заводского юрисконсульта: «Зубков систематически задерживает оформление материалов на выселение из квартир лиц, не имеющих права в них проживать или подлежащих выселению из квартир уволенных с комбината за грубые нарушения трудовой и государственной дисциплины». Далее следовали политические обвинения: «С точки зрения политической благонадежности Зубков также вызывает сомнения. Он совершенно неправильно понимает взаимоотношения между рабочими и руководителями социалистического предприятия – считая и изображая их как между рабочим и частным хозяином-эксплуататором. Исходя из этой политически неверной установки, Зубков давал разъяснения рабочим, это же сквозило и в его частной практике юриста, когда он писал разные заявления и просьбы в частном порядке, и в его отношении к порученному делу» [175].