Валерий Полищук - Пути в незнаемое

— Если аллаху будет угодно, — добавил Витя, скептически наблюдая за моими действиями. Он был убежден, что мои толстые пальцы не приспособлены к обращению с деликатными приборами.

Я настроил компаратор так, чтобы левый мениск пузырька совпадал с нитью окуляра, и, сняв показания нониуса, записал их в журнал.

— Посмотрим через полчаса, — сказал я и выключил лампочку осветителя.

Полчаса мы не могли найти себе места, ходили «на трубу», флиртовали с самой интересной женщиной лаборатории — лаборанткой Лялей, жевали принесенные из дома бутерброды. В назначенное время я включил осветитель. Пузырька не было. Перемещая тубус микроскопа влево, я определил, что мениск за это время продвинулся на четыре с половиной миллиметра. Витя записал показания в журнал, и мы снова отошли от установки. Через полчаса пузырек ушел на четыре и две десятых миллиметра. Мы решили во что бы то ни стало дождаться момента, когда он остановится (не остановиться он не мог!) и с перерывами в полчаса снимали показания. Вопреки здравому смыслу пузырек двигался с приблизительно постоянной скоростью.

Подошел Сергей Сергеевич.

— Что у вас тут происходит? — строго спросил он, глядя на мои странные манипуляции с отключенным от установки расходомером.

— Да вот, — говорю я растерянно, — пузырек никак не устанавливается.

— Какой пузырек? — В свое время я показывал Сергею Сергеевичу схему будущей установки, но он ее, видимо, либо не понял, либо просто забыл.

— С расходомером чудеса какие-то происходят, — объясняю я ситуацию. — Он уже почти весь день отключен, а все время фиксирует расход…

— Какая величина расхода? — интересуется заведующий.

Я быстро прикинул на линейке:

— Что-то около пяти десятитысячных кубика в секунду.

— Это очень мало, — обиженно сказал заведующий, как будто выражая неудовольствие, что мы его беспокоим по поводу таких ничтожных величин. Потом подумал немного и возвел глаза к портрету своего кумира. — «Все перемены, в натуре встречающиеся, такого суть состояния, что, сколько от одного тела отнимется, столько присовокупится к другому», — начал он торжественным голосом, подняв кверху палец с массивным желтым ногтем, — «так, ежели убудет где несколько материи», — продолжал Сергей Сергеевич, — «то умножится в другом месте». — Закончив цитату, он продолжал стоять со вздетой вверх рукой, глядя на портрет, как священник глядит на икону.

— А как же аннигиляция материи? — не выдержал я.

— Какая аннигиляция? — оторопело спросил заведующий, закончивший свое образование в Менделеевском техникуме еще в дореволюционную эпоху и поэтому не имевший об аннигиляции материи никакого представления. До соответствующей страницы сочинений Ленина он тоже наверняка не добрался, поэтому я знал, что моя стрела бьет без промаха.

— Ну как же, Сергей Сергеевич, — укоризненно говорю я заведующему, — если, допустим, электрон встречается с позитроном, то происходит взрыв, и оба они исчезают… Об этом даже Ленин писал…

— Да, конечно, но ведь это совсем другие масштабы… — говорит Сергей Сергеевич, растерянно пытаясь найти путь достойного отступления. Мне становится стыдно:

— Я шучу, Сергей Сергеевич, великий Ломоносов вместе с не менее великим Лавуазье были правы: закон сохранения материи никто не отменял, он действует всюду… — Я помолчал и добавил: — Всюду, кроме нашей установки…

На следующий день я пришел в лабораторию раньше всех. В чудеса я не верил, поэтому твердо знал, что таинственное движение пузырьков в капилляре должно было прекратиться. В лаборатории всю ночь стояла ровная температура, и термометр в термостате показывал девятнадцать с половиной градусов. Я включил установку, запустил в капилляр пузырек и стал спокойно перебирать в уме возможные причины увеличения объема жидкости в бульбочке капилляра, так как иначе объяснить движение пузырьков было нельзя. Тем временем лаборатория постепенно оживала: пришла Ляля и, запершись в весовой, принялась колдовать над своей и без того яркой внешностью, чтобы через полчаса появиться перед нами во всем блеске, проследовал в свой кабинет Сергей Сергеевич: в одной руке он нес пустой кожаный портфель, другой — прикасался к островерхой мерлушковой папахе, здороваясь с сотрудниками, через пять минут после звонка прибежали запыхавшиеся девочки-лаборантки, а Вити все не было. Он появился только через полчаса. Торопливо, без лишних разговоров мой помощник снял пиджак и стал надевать свой персональный, подогнанный по его щуплой фигуре синий сатиновый халат.

— В чем дело? — стараясь напустить на себя побольше строгости, спросил я.

— Да понимаете, Евгений Семенович, сессия скоро, мы с Вовкой поздно сидели, вот я и проспал…

Витя знал, что к его занятиям в заочном политехническом институте я отношусь с великим уважением, поэтому частенько списывал свои прегрешения на трудности заочного образования. Вот и сейчас мне казалось, что Витя прячет от меня свои чуть нахальные глаза с белесыми ресницами.

— Знаешь, Витя, — говорю я, злясь уже по-настоящему, — высшее образование — это прекрасно, но ведь работать тоже надо?

— А я не работаю? — вспыхивает Витя. — Вон вчера сколько сидели после звонка… И потом, что делать-то? Опять скорость пузырьков мерить?

— Скорость я буду мерить сам, если нужно. А ты лучше форвакуумний насос перебери — там воды уже полно.

Перебирать форвакуумный насос — работа не из приятных: после руки и спина ноют от напряжения, а потом час еще надо отмываться от масла.

— Насос так насос, — с деланным безразличием сказал Витя, расстегивая манжеты своего парадного халата. (Для грязных работ у нас были специальные куртки.)

Он стал греметь ключами, а я забрался на табурет и включил осветитель. Пузырек еще был в поле зрения компаратора, но за те несколько минут, пока я проводил воспитательную работу с моим лаборантом, он уже успел заметно уйти влево. Я смотрел в окуляр, и мне казалось, что я даже вижу это необъяснимое движение, которое как будто гипнотизировало меня. Я находился в состоянии какого-то странного транса, когда услышал за спиной голос Вити:

— Шеф, ну что?

— Двигаются.

— Быстро?

— Так же, как вчера.

Витя махнул перемазанной в масле рукой и пошел к насосу, а я направился «на трубу». Выкурив сигарету, я уже знал, что надо делать. Спустившись на второй этаж, я отправился в нефтяную лабораторию. Мой друг Валя сидел как обычно у себя в закутке между лабораторным столом и книжными шкафами. Стол и стул, казалось, были малы для его нескладной фигуры, скрюченной над толстой английской книгой по химии нефти, которую он переводил вот уже второй год. У него была странная привычка: сталкиваясь с каким-нибудь сложным вопросом, он, сидя за столом, начинал раскачиваться, как мусульманин на молитвенном коврике. Вот и сейчас Валя то откидывался на спинку стула, то почти касался носом бумаг на столе.