Валерий Полищук - Пути в незнаемое

Труднее всего было уговорить заведующего производством гигантского оптико-механического завода принять заказ на оптическую полировку стальных плит. Тем не менее через два-три месяца и эта задача в конце концов тоже была решена.

Итак, установка была собрана. На специальной подставке, привинченной к столу, покоилась нижняя плита. По ее контуру укладывалась прокладка из фольги требуемой толщины. Сверху накладывалась вторая плита, которая привинчивалась к нижней шестью болтами. В образующуюся между плитами щель по специальным трубкам подавалась вода. Сразу же после начала экспериментов я понял, что мне одному на установке не справиться. Один человек должен был следить за давлением поступающей на вход воды, тогда как другому следовало в это время с секундомером в руках определять ее расход. После долгих уговоров Сергей Сергеевич разрешил мне в особо экстренных случаях прибегать к помощи лаборантки Ляли, «если, конечно, она в этот момент не будет занята выполнением своих прямых обязанностей». Для того чтобы я лучше запомнил его последние слова, заведующий повторил свой излюбленный жест, подняв кверху пожелтевший указательный палец.

Мы начали с широких щелей, раскрытие которых измерялось десятыми долями миллиметра. Установка работала как часы, выдавая результаты, абсолютно совпадающие с классической теорией вязкого течения жидкостей. Я то и дело собирал и разбирал модель, укладывая между плитами все более тонкие прокладки. Видя, как я работаю здоровенным гаечным ключом, отвинчивая и завинчивая большущие гайки, Ляля прониклась уважением к тяжелому труду младшего научного сотрудника и всячески старалась мне помогать, не жалея своих наманикюренных пальцев. Для увеличения момента я стал пользоваться известным у водопроводчиков приемом, надевая на рукоятку ключа отрезок газовой трубы. От ключа у меня болели плечи, но когда я «халтурил» и завинчивал гайки с недостаточным усердием, через прокладку начинала сочиться вода, и опыт приходилось начинать сначала.

Но самым неприятным и неожиданным было то, что при ширине щели в тридцать микрон и меньше результаты опытов не согласовывались с теорией. Отклонения были тем сильнее, чем тоньше была щель и чем скорее двигалась в ней жидкость. Этот эффект был особенно заметен при самых узких щелях: когда расход воды в полтора-два раза превышал теоретически вычисленные значения. Трудно было поверить, что я столкнулся с новым, не описанным еще в литературе явлением, поэтому я повторял эксперименты снова и снова. Только когда я окончательно убедился в стабильности получаемых результатов, я отправился к Павлу Исааковичу. Он долго и внимательно вглядывался в каждую цифру, листая страницы принесенного мною лабораторного журнала. Нос его почти касался бумаги, и казалось, профессор тщательно обнюхивает исписанные столбиками цифр листы. Но вот он вскинул голову:

— А вы не ошиблись? Все правильно мерите?

Я обиженно развел руками.

— Можно, я приду завтра посмотреть вашу машину? — неожиданно спросил Павел Исаакович.

На следующее утро я уже встречал профессора у ворот нашей церкви.

— Это здесь вы работаете? — с искренним удивлением спрашивал меня Павел Исаакович, осторожно ступая по деревянным мосткам нашего «зимнего сада».

Потом он дотошно «обнюхал» всю установку, заставив меня рассказать обо всех, даже самых мелких деталях ее работы. Затем профессор попросил разобрать модель. Открывшаяся рабочая поверхность отразила лицо Павла Исааковича.

— Четверть микрона, говорите? — спросил он.

— Мерили на интерферометре, паспорт есть, — сказал я.

— С такими гладкими поверхностями еще никто не работал, — задумчиво произнес Павел Исаакович, почти касаясь носом стальной плиты. — Может быть, скольжение?

— Какое скольжение? — спросил я.

— Скорость на стенке не равна нулю.

— Как это может быть? — растерянно спросил я. — Ведь вся гидродинамика построена на абсолютном торможении на стенке русла…

— В некоторых случаях может, особенно в газах… А вдруг у вас тоже… а? Щель-то ведь очень гладкая… — Тон его изменился, близорукие голубые глаза загорелись. — Вам надо сделать серию экспериментов с разными раскрытиями щели при разных давлениях. Если это скольжение — можно построить теорию…

Проводив почетного гостя, я с новыми силами взялся за гаечные ключи. Визит профессора окончательно сломил Сергея Сергеевича, и на ближайшие три месяца Ляля поступила в мое полное распоряжение.

Я не заметил, как в напряженной работе промелькнули сентябрь и октябрь. К Ноябрьским праздникам столбцы с цифрами почти целиком заполнили толстый лабораторный журнал.

На восьмое ноября меня назначили дежурным по объекту с восьми утра до восьми вечера. И вот я сижу один в теплой уютной будке, служившей в нашей церкви проходной, и считаю. Грохочет электрический арифмометр с красивым названием «Рейнметалл», и огромные простыни миллиметровки постепенно заполняются цифрами. За маленьким окошком темнеет, я включаю свет и считаю, считаю, считаю, а конца расчетам не видно. Когда я сосчитал последнюю цифру и нанес на график последнюю точку, было три часа ночи. Я соединил точки на графике сплошными линиями, и передо мною предстал веер кривых, настолько четких и определенных, что они не могли не отражать существующую в природе еще не открытую закономерность.

Проснулся я от громкого стука в дверь, в которую уже, наверно, давно ломился очередной дежурный. Я зажег свет и открыл засов. Все тело ломило от неудобного сна на жесткой скамье. «Может, все это мне приснилось?» — мелькнула нелепая мысль. Но под яркой стосвечовой лампой желтел лист миллиметровки с веером кривых, доказывающих, что огромная постигшая меня удача — не сон.

Кончились праздники, но ощущение радости не проходило. С помощью Павла Исааковича я обрабатывал результаты моих опытов, имея в виду существование некой скорости проскальзывания на стенке щели. Экспериментальные данные прекрасно укладывались в эту гипотезу, если не считать нескольких самых последних опытов со щелями меньше десяти микрон.

— Пустяки, — говорил по этому поводу Гринберг, — потом разберемся…

Я так шумно восторгался полученными результатами, что слух о событиях в лаборатории физики пласта вскоре дошел до Грехова. И вот я уже сижу у знакомого старинного стола с массивным гранитным прибором, в пепельнице которого покоится большой и тяжелый окаменевший моллюск из какого-то древнего девонского моря.

— Ну, что у вас новенького? — спрашивает Матвей Михайлович, водружая на нос очки в круглой металлической оправе с мягкими старинными заушниками.

— Да вот, — говорю я, с трудом скрывая гордость, — удалось тут явление одно обнаружить. Понимаете, если поверхность щели очень гладкая, то… — и я начинаю подробно рассказывать Матвею Михайловичу, какие красивые у меня получились кривые и как хорошо они укладываются в рамки теории проскальзывания.