Тайны жизненной энергии

— Хотелось бы узнать, как странствовать? — спросил Конфуций.

Травоядные животные не страдают от перемены пастбища. Существа, родившиеся в реке, не страдают от перемены воды. При малых изменениях не утрачивают своего главного, постоянного. Не допускай в свою грудь ни радости ни гнева, ни печали, ни веселья. Ведь в Поднебесной вся тьма вещей существует в единстве. Обретешь это единство и станешь со всеми ровен, тогда руки и ноги и сотню частей тела сочтешь прахом, а к концу и началу, смерти и жизни отнесешься, как к смене дня и ночи.

Ничто не приведет тебя в смятение, а меньше всего приобретение или утрата, беда либо счастье. Отбросишь ранг, будто стряхнешь грязь, сознавая, что жизнь ценнее ранга. Ценность в себе самом, и с изменениями не утрачивается. Притом тьме изменений никогда не настанет конца, и разве что-нибудь окажется достойным скорби? Это понимает тот, кто предался пути.

— Добродетелью Вы, учитель, равны Небу и Земле, — сказал Конфуций. — Все же позаимствую Ваши истинные слова для совершенствования своего сердца. Разве мог этого избежать кто-нибудь из древних благородных мужей?

— Это не так, — ответил Лаоцзы. — Ведь бывает, что вода бьет ключом, но она не действует, эта способность естественная. Таковы и свойства настоящего человека. Он не совершенствуется, а вещи не могут его покинуть. Зачем совершенствоваться, если свойства присущи ему так же, как высота — небу, толщина — земле, свет — солнцу и луне.

Выйдя от Лаоцзы, Конфуций поведал обо всем Янь Юаню и сказал:

— Я в познании пути подобен червяку в жбане с уксусом. Не поднял бы учитель крышку, и я не узнал бы о великой целостности неба и земли.

Подходя к Чу, Чжуанцзы наткнулся на голый череп, побелевший, но еще сохранивший свою форму. Чжуанцзы ударил по черепу хлыстом и обратился к нему с вопросами:

— Довела ли тебя до этого, учитель, безрассудная жажда жизни, или секира на плахе, когда служил побежденному царству? Довели ли тебя до этого дурные поступки, опозорившие отца и мать, жену и детей, или муки голода и холода? Довела ли тебя до этого смерть, после многих лет жизни?

Сказав это, Чжуанцзы лег спать, положив под голову череп. В полночь Череп явился к нему во сне и молвил:

— Ты болтал, будто софист. В твоих словах — бремя мучений живого человека. После смерти их нет. Хочешь ли выслушать мертвого?

— Да, — ответил Чжуанцзы.

— Для мертвого, — сказал Череп, — нет ни царя наверху, ни слуг внизу, нет для него и смены времен года. Спокойно следует он за годовыми циклами неба и земли. Такого счастья нет даже у царя, обращенного лицом к югу.

Не поверив ему, Чжуанцзы спросил:

— А хочешь я велю ведающим судьбами возродить тебя к жизни, отдать тебе плоть и кровь, вернуть отца и мать, жену и детей, соседей и друзей?

Череп вгляделся в него, сурово нахмурился и ответил:

— Кто пожелает сменить царственное счастье на человеческие муки!

Со времен глубокой древности до середины XX в. Тибет был наиболее загадочной страной для европейских исследователей. Ведь ненасильственная теократия тибетского государства, основным принципом и целью которой было формирование и поддержание социального уклада, основанного на гуманистических принципах буддизма, успешно справлялась со своими задачами на протяжении многих веков, вплоть до конца сороковых годов, то есть до аннексии Тибета Китаем. Как же случилось, что именно в Тибете семена буддизма дали наиболее богатые и полноценные всходы? Ведь одно дело исповедовать буддизм как религию индивидуально, и совсем другое — строить на его постулатах государственную политику? Возможно ли такое?

Оказывается, возможно. На протяжении многих веков тибетское государство даже смогло обходиться без армии, и, лишь столкнувшись с воинствующим атеизмом в лице коммунистического Китая, высоконравственный тибетский пацифизм оказался бессильным. Давайте попробуем разобраться в очень древней и весьма непростой истории Тибета.

Буддизму потребовалось полторы тысячи лет, чтобы перекочевать с горячих и пыльных равнин Индии в Гималаи, где он пустил глубокие корни, здесь, на самой высокой точке планеты. Ведь тибетское плато — одно нз самых унылых и неприветливых мест на земле. Казалось бы, здесь не могло бы выжить учение, основой которого являлись любовь и сострадание. Однако напротив, здесь оно процветало. В чем же секрет?

Быть может, именно суровость и аскетичность местности являются разгадкой — здесь, на высоте пяти с половиной тысяч метров над уровнем моря, на огромной пустынной равнине гималайского плато, люди чувствовали себя особенно беспомощными перед природной стихией. Они были кочевниками, и жизнь их была переменчива и непостоянна. И сама окружающая обстановка ни на минуту не давала забыть об их истинном месте в системе Мироздания.

Природа поражает своей грандиозностью и доминирует над человеком, заставляя почувствовать ничтожество и незначительность собственного «я». Это ощущение помогает легче приспосабливаться к новому месту обитания. Шестьдесят процентов тибетцев — кочевники. Один из основных факторов жизнестойкости этого народа — умение адаптироваться к незнакомой среде. Основа тибетских верований — идея непостоянства и переменчивости человеческого бытия. Эта идея впитывается сознанием тибетцев «с молодых ногтей», пронизывая всю их жизнь, — она в культуре, в народных традициях, в песнях, в поговорках и пословицах.

Тибетцы говорят: «Все изменяется, все приходит и уходит: страдание, радость». К примеру, тибетец-кочевник с северных равнин приезжает в Нью-Йорк. Его, несомненно, поразят достижения современной технологической мысли. Он подивится на Эмпайр Стойте Билдинг, однако он будет воспринимать все под определенным углом зрения. Ведь он знает: в конце концов, все это также непостоянно в круговороте жизни, и когда-то должно будет исчезнуть с лица земли, поэтому он застрахован от психологического шока.

Представления буддистов о конечности и изменчивости всего мирского уравновешиваются верой в возрождение и обновление. Здесь, на фоне сурового, но поразительно прекрасного пейзажа буддийская концепция непостоянства и переменчивости, несущественности собственного «я», перевоплощения и преемственности из абстрактной идеи превращается в повседневную реальность.

В VII веке, когда послание Будды о любви и сострадании было впервые услышано на Тибете, местные жители были такими же дикими и враждебными, как здешняя природа.