Степан Жихарев - Записки современника

Между тем долговязый хозяин явился с несколькими стаканами горячего пуншу и прямо к нам: «Милости просим выкушать!». Товарищ мой схватил стакан, но я попросил увольнения, потому что неохотно пью пунш, да и запах родимой горелки как-то неприятно подействовал на мое обоняние. «Отчего же вы не пьете?». — «Признаюсь, не люблю». — «Не хотите ли мадеры?». — «Нет, благодарю покорно». — «Да, впрочем, мадеры-то у меня и нет; не хотите ли лучше шампанского?». — «Извините; что-то не хочется». — «У меня и шампанского нет; но, может быть, вы любите сладкие напитки, малагу, например?». — «За обедом иногда пью». — «Ну и малаги нет у меня. Чем же просить вас?». — «Не беспокойтесь: право ничего не хочется». — «Да надобно же выпить что-нибудь». Тут приставив указательный палец ко лбу и как бы спохватившись: «Знаете ли вы, — сказал он, — у меня есть отличный квас : не выпить ли квасу?». «Квасу выпью с большим удовольствием, — отвечал я, — это мой обыкновенный напиток». И вот услужливый хозяин мой побежал за квасом, но чрез несколько минут возвра-

тился с извинением, что квас весь вышел, но зато есть свежая колодезная вода, которую многие предпочитают невской, и потому он советует мне выпить хоть воды. Разумеется, я согласился на воду, едва-едва удерживаясь от смеха.

Обнеся собеседников пуншем, Левонтий Герасимыч обратился к «знаменитому», по словам Кобякова, Хрунову с просьбою потешить новоприбывших гостей песенкою: «Уж не откажите, Матвей Григорьич, не откажите; ведь не часто нам выдаются оказии вас послушать». — «Почему ж и не так? — отвечал Хрунов очень самодовольно, — нас достанет для всех: для вас и для вашего частного пристава, у которого сегодня, после гулянья, я должен быть на банкете». И вот «знаменитый» Хрунов, ударив по струнам своей балалайки так сильно, что они чуть не лоцнули, запел знакомую песню «Барыня, барыня», но с припевами, как видно, собственного сочинения и такими оригинальными приговорками, что невольно заставил нас внимательно его слушать. Сначала играл и пел он довольно тихо, но по мере того как входил, по выражению хозяина, «в пассию», игра его, пение и поговорки становились все бойчее и бойчее, так что под конец он, вскочив с кресел, начал сперва, притопывать ногою в каданс и потом, постепенно оживляясь, как шаман, пустился из всей мочи в пляс, приговаривая на виршах всякий вздор о себе и о других, какой только мог ему придти в голову:

А Хрунов, сударь, Хрунов Из числа больших врунов.

Барыня, барыня]

У Хрунова ни гроша,

Зато слава хороша.

Барыня, барыня!

У Хрунова нет родни:

, Лишь измайловцы одни.

Барыня! барыня!

Между тем начинало смеркаться, и меня подмывало домой. Я напомнил товарищу, что в гостях как ни хорошо, а дома лучше, и звал его в обратный путь; но хозяин, заметив наши сборы, предложил закуску : «Ведь надобно же закусить на дорогу: котлетку* например, или цыпленочка — что полегче; правда, котлет у меня не стряпают, да и цыплят нет; зато есть славная колбаса и жареный глухарь: покорнейше прошу, сейчас подадут». Но я на этот раз остался глух к приглашенью и, несмотря на явное желание Ко-бякова отведать колбасы и глухаря, увел его от оригинального обитателя Екатерингофской слободки.

Дорогою Кобяков рассказал мне, что титулярный советник Леонтий Герасимыч Максютин — его сослуживец и занимает должность столоначальника в Военной коллегии; что он очень любим начальством за свою деятельность и сверх жалованья получает ежегодное награжденье. «Человек очень хороший, — при-, бавил Кобяков, — но престрашный чудак. Недавно жёнился на мещанке, дочери лавочника, которая принесла ему в приданое тот самый домишко, где он угощал нас, и тысяч пять рублей деньгами. Вот ему теперь и чорт не брат». — «Ну, а Хрунов что за птица?». — «Хрунов не только певец и плясун, но и главный полковой актер, отличавшийся в роли Самозванца. 63 63 Полковые спектакли на святках и на масленице бывали очень любопытны. Обыкновенно игрались трагедии и, чаще других, «Дмитрий Самозванец» — пьеса, преимущественно любимая солдатами. В ней можно было встретить иногда Ксению с усами и Георгия двух аршин тринадцати вершков ростом. Он из солдатских детей, служил унтер-офицером в Измайловском полку, теперь в отставке; поет, пляшет и составляет необходимую принадлежность вечеринок офицеров Измайловского полка и даже самого шефа этого полка, генерала Малютина. 64 64 Генерал-лейтенант Малютин и шеф лейб-гусарского полка, Андрей Семенович Кологривов, были известные bons vivants в русском духе. В тогдашнее время о них говорили: «Кто у Малютина пообедает, а у Кологривова поужинает и к утру не умрет, тот два века проживет». Позднёйгиее примечание. Малой разбитной: его весело слушать».

Я не хотел возражать, потому что о вкусах не спорят.

3 мая, пятница.

Борис Ильич пригласил меня вчера на взморье поохотиться на уток. Я согласился единственно из любопытства, и от нечего делать, вовсе не считая на потешную охоту и це полагая, по словам самого

Бориса Ильича, найти много дичи около берегов Финского залива: «Таскаешься, таскаешься целый день, да и убьешь чирка», — сказал он мне еще прошедшею зимою. Однако ж, на мое счастье, мы охотились довольно удачно: убили несколько пар разной дичи и поймали тюленя, а главное время провели не скучно.

После простого, но сытного обеда у доброго казначея мы сели в коллежский катер, запасшись графинчиком водки, несколькими бутылками квасу и холодною закускою, и отправились из коллеж^ ского дома по теченью Невы. Обогнув Васильевский остров и миновав Вольный и Крестовский острова, гребцы наши поставили парус и не более как в час времени достигли того места на берегу залива, где обыкновенно останавливается Борис Ильич для охоты и где построил он на свой счет шалаш, стоивший ему «около семи рублей». По выходе из катера мы прошли сажен двести вдоль по берегу и засели в кустах ожидать приближенья к нам уток, которых множество плавало по заливу, но так далеко, что выстрелы наши долететь до них не могли, и, вероятно, пришлось бы нам долго дожидаться их приближенья, если б, по счастью, другие охотники* разъезжавшие на лодках и елботах по взморью, выстрелами своими не прогнали птиц под самые наши выстрелы. Я убил двух уток, а Борис Ильич и один из гребцов застрелили по одной. Бывшая с нами лягавая собака очень ловко перетаскала их из воды на берег; но тут между нами возникло недоразуменье: в числе четырех убитых птиц находилось два нырка, которыми пренебрегают охотники по их отвратительному рыбному запаху: кто убил этих нырков, по которым добрые охотники даже и не стреляют? Разумеется, вся вина пала на меня, потому что, видишь, я «не здешний и петербургская орнитология мне незнакома»; а так как для меня это было совершенно все равно, то я охотно и согласился быть виноватым. Вскоре поднялась еще ватага уток со взморья и пролетела почти над нашими головами; мы дали залп и еще три птицы повалились к ногам нашим — все они были хорошего сорта. Возвращаясь из нашей засады к катеру, Борис Ильич, к великому своему удовольствию, застрелил пару куличков, а я дрозда,, который на беду свою порхал над кустарником.