Степан Жихарев - Записки современника

На обратном пути, заметив, что у одного из заколов на взморье стоял катер и закидывалась тоня, мы подъехали к нему, любопытствуя узнать, начался ли улов лососей, как вдруг с плота послышался голос: «Это вы, Борис Ильич? Откуда?». — «А! это вы, Матвей Григорьич? Вы как здесь очутились?». — «Да вот видите: плотно пообедали и трохи подгуляли, так приехали поосвежиться. Вы с охоты?». — «С охоты и довольно счастливой: парочкой уточек и вам служить будем». — «Благодарим на приязни; а вот мы четвертую закидываем — ни молявки». — «Так и быть должно:* лососкам пора еще не пришла». — «Да выйдьте к нам, Борис Ильич, на стаканчик шампанеи. Кто там еще с вами?». — «Приятель-сослуживец: я сегодня охотился его счастьем.» — «Ну, так милости просим; авось его счастьем и нам попадется что-нибудь».

Мы взошли на закол; нам тотчас же поднесли по стакану шампанского и подали в корзине хлеба, сыру и ветчины для закуски. Вечер был тихий и ясный. Все взморье представляло вид огромного, гладкого зеркала. Не умею выразить, как подействовало на меня это очаровательное однообразие необозримой массы вод и эта, ничем почти не возмущаемая, тишина. В первый раз в жизни удалось мне видеть такую картину. . .

«А что, Борис Ильич, не закинуть ли нам тоню на счастье вашего сослуживца?», — сказал Матвей Григорьевич, и потом, обратившись ко мне, спросил: «Позволите?». Я отвечал, что готов поделиться с ним своим счастьем, но прежде желал бы испытать сам удачи и закинуть тоню собственно для себя. «Ну, так с богом! прежде вам, а после нам».

Между тем рыбаки вытащили закинутую уже тоню, в которой ничего не нашлось, кроме двух или трех мелких корюшек, и немедля стали завозить невод для меня. Покамест продолжалась эта завозка, Матвей Григорьевич потчевал опять шампанским, до которого, кажется, был большой охотник, и, наконец, приказал поставить самовар, спросив предварительно: «Не позабыли ли взять с собою рому?». — «Все есть, — откликнулся бойкий малый лет двадцати, — я ром, и водка; ничего не забыли». — «Ин ладно!».

Но вот рыбаки начали выбирать на плот мою тоню и что-то пе-решептываться между собою. Я спросил их, о чем говорят они. «Да что-то не в меру тягостно. Лососкам лову большого нет: попадется один, много два; думаем: не осетр ли?». Услышав об осетре, все бросились к неводу и с любопытством стали ожидать выгрузки мотни с возвещенным осетром. Однако ж общие ожидания не сбылись, и «на счастье» мое вытащена была не красная рыба, а серый, прежирный тюлень.

Все захохотали, но я вовсе не тужил: во-первых, я рад был случаю увидеть тюленя, о котором только по картинкам имел некоторое понятие; а во-вторых, хотя бы и осетр был пойман, то все же он, по принятому правилу, должен был принадлежать не мне, а хозяину закола.

Последняя закинутая тоня была на мое счастье, но в пользу Матвея Григорьевича, и на этот раз он не имел причины жаловаться на неудачу: вытащили довольно разной рыбы: сигов, окуней, ершей и, между прочим, двух угрей, которых я также прежде не видывал. Старые приятели разделили тоню между собою и, после двух-трех стаканов пунша, мы отправились по домам, потому дто был уже первый час ночи.

Дорогой спросил я Бориса Ильича, кто такой этот Матвей Гри-горьич и с кем он был на тоне. «Это известный Валежников, — отвечал он, — имеющий дела с Комиссариатом и Провиантским департаментом, большой приятель Перетца, а товарищи его, кажется, комиссариатские или провиантские чиновники; он человек очень хороший и знает свое дело». — «А кто ж такой Перетц?». — «Пе-ретц — богатый еврей, у которого огромные дела по разным откупам и подрядам и особенно по перевозке и поставке, соди в казенны^, магазины». 1— «Ну, — подумал я, — это должен быть именно тот, о котором говорят: где соль, тут и перец».

4 мая, суббота.

Сейчас от Александра Львовича. Удивительный человек! С ним время проходит незаметно. Застал у него Бантыща-Каменского, 2обыкновенного его спутника в утренних дрогулках, и плешивого

Константинова, который считается последнею отраслью великого Ломоносова. Александр Львович сетовал, что нынешний год корабли с устрицами опоздали, потому что Нева вскрылась слишком поздно. «Да уж мне эта Нева! — подхватил Константинов, — я проиграл в Английском клубе два заклада на нее, проклятую; осенью держал пари, что она станет не прежде 4 ноября, а нынче, великим по-^ стом, что вскроется прежде 20 апреля, и, к несчастью, не случилось ни того, ни другого. Кто ж мог предвидеть, что эта капризница в первом случае поспешит, а в другом опоздает? Я так несчастлив, что на беду мою изменяются и самые законы природы».

Вскоре приехал Павел Михайлович Арсеньев, поклонник Крюковского, и стал уверять при всех, что его трагедия «Пожарский», которая будет представлена на театре в конце этого месяца, первая трагедия в свете. Некстати было возражать ему, а, признаюсь, сердце порывалось на спор, потому что Павел Михайлович хотя и добрый человек, но городит ахинею, как пьяный школьник.

Александр Львович сказал мне: «Je crois que vous êtes accablé cTaffaires du Collège». Я отвечал, что по службе решительно никакого дела нет, но занимаюсь литературою, а иногда хожу в театр, и, если б позволял карман, то ходил бы ежедневно. Это заметил я с тем намерением, что не вызовется ли он предложить мне даровой вход в театр на порожние места; но его высокопревосходительство догадаться не изволил.

' Сегодня очередной вечер Хвостова. Удивляюсь, как он опять по какому-нибудь случаю не отказан. Не знаю, какие стихи заставит меня читать Гаврила Романович: «Барды» или «Осень». Ему нравятся «Барды», но мне они вовсе не по душе, и, право, совестно читать их; а делать нечего: сам кругом виноват.

5 мая, воскресенье.

Вчерашний литературный вечер А. С. Хвостова был последним из литературных вечеров, и до осени их более не будет. Гаврила Романович уезжает в свою Званку, на берега Волхова, и хочет на досуге заняться стихотворным описанием сельской своей жизни. «Лира мне больше не по силам, — говорит оц, — хочу приняться за цевницу». Но, кажется, что он только так говорит, а думает иначе, и при первом случае не утерпит, чтоб опять не приняться за оду: как бы человек в силах ни ослабел, он не может идти наперекор своему призванию. «Chassez le naturel, il revient au galop». 1

Я несколько опоздал к чтению и вошел в гостиную, когда оно уже началось. А. С. Шишков читал какую-то детскую повесть, одну из многих, приготовленных им к изданию и составляющих продолжение к изданцым уже в прошедшем году. Разумеется, не было конца похвалам повести, а еще более намеренью автора; последнее точно стоит доброго ему спасиба от всех честных людей. Каково бы ни было достоинство повести в литературном отношении, о котором, впрочем, я ничего сказать не могу, потому что слышал ее только вполовину, но, признаюсь, нельзя было без особого уважения смотреть на этого почтенного человека, который с такою любовью посвящает труды свои детям.