Степан Жихарев - Записки современника

Как бы хотелось мне попасть в этот клуб, а возможности нет: ни служащих в Мос'кве, ни учащихся, ни домовладельцев гостями не пускают, а в члены попасть нашему брату одень трудно, да, признаться, как-то и страшно: разом попадешь в шалопаи, к чему, между нами, я, кажется, имею великую наклонность.

Бедный русский театр, бедная французская труппа! Со времени пожара все актеры без дела и повесили головы. Что же касается актрис, то Сила Сандунов говорит, что их жалеть нечего, потому что они имеют свои ресурсы. Селивановский заметил, что жена его также актриса. «Так что ж? — возразил Сандунов,—жена сама по себе, а актриса сама по себе: два амплуа — и муж не в убытке».

Уж подлинно, как говорит о нем князь Юрий Владимирович, настоящий Сахар Медович Патокин: никому нет пощады.

Немецкий театр пользуется безвременьем театров русского и французского и беспрестанно усиливает свои представления. Посетителей много, и Штейнсберг делает хорошие сборы. Так-то бывает на свете: несчастье одного составляет благополучие другого Вот хоть бы и наш Альберт Великий, физик и химик, Андрей Харитонович Чеботарев, прочитав в какой-то иностранной газете, что двум механикам, Полю и Лемерсье, удалось, наконец, разрешить задачу управления полетом воздушных шаров, находится в величайшем отчаянии, уверяя, что эта тайна давно уже им открыта и что он «обокраден, кругом обокраден, даже фигура шара самая та, какую изобрел я (говорит он); форма птицы в пропорциях 10 сажен ширины и 3 сажен вышины с крыльями по бокам!». Страхов, читавший также об этом в журнале «Публицист», решительно удостоверяет, что все это просто мистификация, не заслуживающая никакого внимания. 1

26 октября, четверг.

Целый день таскался с поздравлениями по именинникам. Я, право, не думал, чтоб у меня столько было знакомых Дмитриев; и все они, на беду мою, живут в противоположный частях города: одни в Лефортове, другие на Пречистенке, третьи у Серпуховских ворот, а Цицианов на Поварской. Околесил, конечно, пол-Москвы, покамест добрался до Газетного переулка к чудаку Митро Хотяйн-цеву. Накормил, напоил или, лучше, окормил и опоил. Он сделался еще оригинальнее: так потолстел, что кубарь-кубарем, и стал плешивее полного месяца. Недели три гуляет напропалую и теперь только и знается, что с земским судом, от секретаря до последнего

8 С. П. Жихарев

подьячего. Шампанское льется, как вода, и когда компания упьется, задерет хором козелка: «Как пошел наш козелчик в лесочек гулять: зум-зум, зум-зум и проч.». — «Да помилуй, Митро, — говорит ему брат, — что тебе за охота водиться с этим пустым народом?». — «Как что за охота? Ну, а неравно, под следствие попадешь». — «Да ведь ни у тебя, ни у меня дел никаких нет». — «Теперь нет, да могут случиться». — «Именья также у нас в московской губернии, кроме дома, нет». — «Теперь нет, да быть может: надо думать о будущем». Толкуй с ним! А ведь у молодца больше тысячи душ.

Между тем с этими поздравлениями и бражничаньем, кажется, я далеко не уйду. Еще слава богу, что прошлого года успел перейти Рубикон; иначе, чувствую, что пришло бы мне плохо: бог весть отчего теперь мне стоит такого напряжения быть внимательным. Намедни Антонский заказал для предстоящего акта стихи, и до сих пор ничего не лезет в голову. Зато добрый мой Петр Иванович оседлал Пегаса и корпит над одою под названием «Гений», в которой вовсе незаметно присутствие гения. Мерзлякову заказаны стихи на благость, Грамматину «Гимн Истине» и Соковнину стансы «На счастье». «Все-т а предметы-т а нравственные, — говорит Антон Антонович, — вот и ты- т а написал бы что-нибудь „На невинность*-т а, .а то все актерки-т а на уме».

Брани, Антон, ругай меня!

Что стою брани — сам я знаю,

И за нее, поверь, тебя Еще я больше уважаю:

Ты хочешь мне добра, и я —

В театр немецкий уезжаю!

Все так, а чуть ли Антонский не прав! Мне кажется, я просто не оправился еще от июньской моей горячки. Иначе быть не может.

Между тем, за что ты щуняешь меня? Где это умничанье, которым ты мне попрекаешь? Ты хочешь, чтоб я писал обо всем без разбора, но я и так поступаю, как долгоруковская калмычка Чума, которая, по выражению умного дурака Савельича, 1«все воспевает, на что ни взирает»: кажется, рублю с плеча все, что ни попадется под руку. Неблагодарный!

30 октября, понедельник.

Вчера после обедни отправились мы с Колычевым за тверскую заставу на садку и как раз попали на драку двух охотников, смешную и жалкую. Вот как происходила баталия: полупьяному содержателю садки вздумалось похвастаться перед многочисленным собранием охотников, что к нему доставлены какие-то отличные бойкие степные русаки, которых он предлагает сажать на уход, с тем, что если русак затравлен будет, то за него денег не платить, а если уйдет, то он, содержатель, получает с охотника, пускающего свою собаку,

10 руб. Предложение принято единодушно, и двое из самых отчаянных охотников и, к несчастью, старинных по охоте соперников, Лихарев и Похвиснев, приказали начать садку. Надобно сказать, что вчера целый день моросил дождик, а к ночи сделался мороз, и Ходынское поле покрылось тонким и ровным слоем льда, так что собаки должны были непременно разъезжаться и перепортить ноги, что, кажется, хитрый пьянюга и имел в виду. Сначала пущена была собака Н. А. Лихарева, какая-то знаменитая Акушка, которая довольно скоро приспела к русаку, дала несколько угонок, но, разъезжаясь, не успевала захватить его и, ослабев, начала мало помалу отставать, а наконец и совсем остановилась. У Лихарева заметно побагровело лицо и напружились жилы. «Что, батюшка, Никита Андреич, — сказал Похвиснев, — видно русачек-то не по силам вашей собачке». Лихарев промолчал, но бросил на Похвиснева такой ужасный взгляд, что у меня замерло сердце. Вот посадили собаку Похвиснева. Была ли она лучше собаки лихаревской или второй русак был тупее первого — право, не знаю, только после нескольких угонок похвисневская собака мастерски вздернула на щипец зайца, к великому огорчению содержателя травли и торжеству своего владельца. «Браво, браво!», —вскричали охотники. «Какое тут браво, — завопил Лихарев, — это просто стачка между « двумя подлецами: один сажает полумертвого русака, другой пускает на него свою полудворнягу, чтоб только сделать мне афронт!». При этой выходке Похвиснев бросился на Лихарева с арапником, но тот предупредил его сильным ударом кулака в лицо, так что разбитые вдребезги очки почти врезались в глаза Похвисневу и — тут уже пошло сущее кровопролитие. Многие из охотников, общих знакомых воителям, бросились разнимать их; но все известные и почетные люди, как то: Алябьев, Мясоедов, Всеволожский, князь Голицын, Поливановы, Новиковы и проч., тотчас же уехали, что сделал и я, человек неизвестный и непочетный, поспешая на обед к князю Михаилу Александровичу. Храбрецов отвезли к обер-полицеймейстеру Балашеву.