Карл Саган - Мозг Брока. О науке, космосе и человеке

Гроф различает четыре перинатальные стадии, обнаруженные при психоделической терапии. Стадия 1: блаженная удовлетворенность ребенка в утробе, свободного от всех забот, в центре малой, темной, теплой Вселенной – космос в амниотическом мешке [206] Амнион, амниотический мешок – одна из зародышевых оболочек у эмбрионов пресмыкающихся, птиц, млекопитающих. Образует полость, заполненную жидкостью, обеспечивающую для развития зародыша комфортную среду. – Прим. ред. . В своем внутриутробном состоянии плод, похоже, испытывает что-то очень близкое к океаническому экстазу, описанному Фрейдом как источник религиозных чувств. Плод, конечно, двигается. Как раз перед рождением он, вероятно, даже более активен, чем сразу после рождения. Вполне возможно, что мы можем временами отрывочно вспоминать этот райский золотой период, когда любая потребность – в пище, воздухе, тепле и удалении отходов – автоматически удовлетворялась еще до того, как ощущалась, с помощью прекрасно разработанной системы жизнеобеспечения, и в смутных воспоминаниях годы спустя описывать его как «единение со Вселенной».

На стадии 2 начинаются схватки. Стенки, к которым прикреплен амниотический мешок, основание стабильной внутриутробной среды, предают. Они сильно сжимают плод. Вселенная пульсирует, безопасный мир внезапно превращается в космическую камеру пыток. Схватки с перерывами могут длиться часами. Со временем они становятся более сильными. Нет никакой надежды, что все прекратится. Плод ничем не заслужил такую судьбу – невинное существо, чей космос обрушился на него, ввергнув в бесконечную агонию. Насколько серьезно это потрясение, можно судить по деформации черепа у новорожденного, которая все еще заметна в течение несколько дней после рождения. Хотя я могу понять сильную мотивацию полностью стереть все следы этих страданий, не могут ли они проявляться при стрессе? Гроф задается вопросом: не может ли смутное и подавленное воспоминание об этом опыте вызывать параноидальные фантазии и объяснять человеческую склонность к садизму и мазохизму, к отождествлению себя с нападающим и жертвой, к этому детскому желанию разрушить мир, который, насколько мы знаем, может завтра стать ужасающе непредсказуемым и ненадежным? Гроф обнаруживает, что воспоминания из следующей стадии связаны с образами цунами и землетрясений, аналогами внутриутробного предательства в физическом мире.

Стадия 3 – это завершение процесса рождения, когда голова ребенка прошла через шейку матки и младенец может, даже если его глаза закрыты, воспринимать туннель, освещенный с одного конца, и ощущать сияние внеутробного мира. Выход на свет для создания, которое все время существовало в темноте, должен стать глубоким и на каком-то уровне незабываемым опытом. И там смутно различимая из-за низкого разрешения глаза новорожденного некая богоподобная фигура, окруженная ореолом света, – акушерка или отец. В конце ужасных родовых мук младенец вылетает из внутриутробной вселенной и поднимается к свету и богам.

Стадия 4 – время непосредственно после рождения, когда родовая асфиксия прошла, когда ребенка завернули в одеяло или запеленали, обняли и накормили. Если вспомнить все точно, контраст между стадиями 1 и 2 и 2 и 4 для младенца совершенно без какого-либо другого опыта должен быть очень глубоким и ярким, и стадия 3 как переход между страданиями и по крайней мере имитация космического единства стадии 1 должна существенно влиять на более позднее мировоззрение ребенка.

В рассказе Грофа и в моем изложении, конечно, есть место для скептицизма. Многие вопросы требуют ответа. Вспоминают ли когда-нибудь дети, рожденные с помощью кесарева сечения, страдания стадии 2? Видят ли они при психоделической терапии меньше образов катастрофических землетрясений и цунами, чем те, кто был рожден посредством нормальных родов? И наоборот, в большей ли степени склонны дети, рожденные путем плановых родов после особенно сильных схваток, вызванных гормоном окситоцином [207] Как ни удивительно, оказывается, окситоцин выделяется из спорыньи, то есть химически родственен психоделикам, таким как ЛСД. Поскольку он вызывает роды, существует по меньшей мере вероятная гипотеза, что некоторые подобные естественные вещества используются в природе, чтобы вызывать схватки. Но это бы подразумевало некую фундаментальную связь для матери – и, возможно, для ребенка – между рождением и психоделическими веществами. Возможно, поэтому не кажется невероятным, что гораздо позже в жизни под воздействием психоделического препарата мы вспоминаем опыт рождения – событие, при котором мы впервые испытали действие психоделических веществ. , приобретать психологический груз стадии 2? Если матери дают сильное успокоительное, будет ли человек во взрослом состоянии вспоминать совсем другой переход от стадии 1 прямо к стадии 4 и никогда не сообщать при околосмертном опыте о ярком явлении сверхъестественного существа? Могут ли новорожденные различать образ в момент рождения или они просто чувствительны к свету и темноте? Может ли описание появляющегося при околосмертном опыте размытого сияющего бога, не имеющего четких контуров, быть совершенным воспоминанием несовершенного неонатального образа? Выбраны ли пациенты Грофа из самого широкого возможного круга людей или эти сообщения относятся к нетипичной группе человеческого общества?

Легко понять, что могут быть более личные возражения против этих идей, сопротивление, возможно, похожее на своего рода шовинизм, который можно распознать в оправдание привычки питаться мясной пищей: у лобстеров нет центральной нервной системы, они ничего не чувствуют, если их опустить живыми в кипящую воду. Что ж, возможно. Но те, кто ест лобстеров, заинтересованы именно в этой гипотезе о нейрофизиологии боли. Поэтому я думаю, не выгодно ли большинству взрослых считать, что младенцы обладают очень ограниченными способностями восприятия и памяти, что опыт рождения никак не может оказывать существенное и, в частности, глубоко негативное влияние?

Если Гроф прав относительно всего этого, мы должны задаться вопросом, почему такие воспоминания возможны – почему, если перинатальный опыт приносит такие ужасные несчастья, эволюция не устранила негативные психологические последствия. Есть вещи, которые новорожденные должны делать. Они должны уметь хорошо сосать, иначе они умрут. Они должны в общем и целом выглядеть милыми, потому что, по крайней мере в предыдущие эпохи человеческой истории, о симпатичных младенцах лучше заботились. Но должны ли новорожденные младенцы различать образы вокруг себя? Должны ли они помнить ужасы перинатального опыта? Какая в этом ценность для выживания? Быть может, ответ заключается в том, что «за» перевешивают «против» – возможно, потеря вселенной, к которой мы хорошо приспособлены, сильно мотивирует нас изменять мир и улучшать человеческую жизнь. Возможно, если бы не ужасы рождения, это присущее человеческому духу стремление искать и добиваться чего-то отсутствовало бы.