Элизабет Лофтус - Миф об утраченных воспоминаниях [Как вспомнить то, чего не было] [litres]

– Ну, что вы думаете? – весело спросила студентка.

– Я думаю, что вот-вот будет восстановлено еще одно вытесненное воспоминание, – сказала я.

Не существует идеальных отношений между родителями и детьми. Оглядываясь назад, мы часто думаем, как хорошо было бы, если бы в детстве наши родители уделяли нам больше внимания, любви, относились уважительней. Это желание есть у всех, даже люди, выросшие в счастливейших семьях, иногда сожалеют, что все было не так, как могло бы.

История Дага Нейгла и его семьи 1поднимает несколько важных вопросов. Могут ли эти неудовлетворенные противоречивые желания под влиянием предположений, намеков и продолжительного давления со стороны окружающих превратиться в ложные воспоминания о сексуальном насилии? Когда пятнадцатилетняя Дженнифер Нейгл начала посещать психотерапевта, она не помнила никакого сексуального насилия по отношению к себе, но после десяти с лишним месяцев интенсивной психотерапии она в деталях восстановила воспоминание об этом – откуда оно взялось, почему появилось так неожиданно и вызвало такую эмоциональную бурю? Поиск ответов осложняется еще и тем, что конкретно в этом случае обвинения выдвинули две дочери. Казалось бы, доказательства налицо, потому что обвинения со стороны одной из дочерей подтверждают обвинения другой.

Когда я согласилась давать свидетельские показания на стороне защиты по уголовному делу Дага Нейгла, я поняла, насколько убийственными выглядели доказательства. Но, как вы узнаете, в этой истории все оказалось не так просто. Единственная истина, о которой можно говорить с полным убеждением, – это то, что семья, когда-то совершенно нормальная, была медленно и методично разрушена системой, якобы созданной для защиты невинных.

«Меня предупреждали, что ты, возможно, будешь все отрицать».

«Отрицание означает, что ты опасен».

«Ты просто категорически все отрицаешь».

У Дага Нейгла было такое чувство, будто он оказался в ночном кошмаре. Он смотрел по сторонам, трогал одеяло, зарывался ногами в ковер, вертел обручальное кольцо на пальце. Он пробовал моргать, глубоко вдыхать, кашлять, задерживать дыхание – все что угодно, лишь бы этот сон закончился, и он вернулся в реальный мир. Бесполезно. Это и был реальный мир. Он находился в своей спальне, часы показывали девять вечера, а его жена Дебби только что обвинила его в том, что почти десять лет назад он изнасиловал двух из их четырех дочерей.

Дебби начала излагать свои обвинения более детально, говоря неестественно спокойным и отстраненным голосом. К двадцатитрехлетней Кристен, их старшей дочери, недавно вернулись воспоминания о том, что отец ее насиловал. Кристен также рассказала своей сестре, пятнадцатилетней Дженнифер, что она вроде бы видела, что отец домогался и ее тоже. После того как Кристен позвонила психотерапевту Дженнифер и рассказала ему о своих опасениях, он сразу же позвонил Дебби, и вместе они решили обратиться в органы опеки.

– В органы опеки? – переспросил Даг. Он не мог поверить своим ушам.

Дебби кивнула.

– Психотерапевт Дженнифер и социальные работники из органов опеки сказали нам, что будет лучше, если ты на время съедешь.

– Но я не насиловал своих детей! – запротестовал Даг.

– Меня предупреждали, что ты, вероятно, будешь все отрицать.

– Я не могу во все это поверить.

– Отрицание означает, что ты опасен.

– Пожалуйста, Дебби, ты должна сказать мне… что я сделал?

– Ты просто категорически все отрицаешь.

Три недели спустя Даг сидел в кабинете психотерапевта, готовясь к проверке на предмет сексуальной девиации. Дебби поставила перед ним ультиматум: либо его протестирует квалифицированный специалист, либо она будет настаивать, чтобы он ушел из дома и никогда больше не виделся с детьми. Даг был мужчиной сорока с лишним лет, небольшого роста и худощавого телосложения. На нем был костюм-тройка и толстые очки от близорукости. Даг нервничал, отчаянно желая выяснить, что же все-таки спровоцировало катастрофу, обрушившуюся на его семью. Поскольку он работал юристом по вопросам материальных ресурсов в крупной лесопромышленной компании, ему было не привыкать решать проблемы, улаживать споры и находить компромиссы. Он твердил самому себе, что, если все просто поговорят друг с другом, открыто выскажут свои мысли, чувства и опишут известные им факты, семья сможет прийти к какому-то компромиссу и жизнь снова вернется в нормальное русло.

Но никто не хотел с ним разговаривать. Никто не говорил ему, что такого он якобы совершил со своими детьми. Дженнифер ушла из дома и переехала к подруге. Он написал ей письмо, но, прежде чем осмелиться послать его, попросил Дебби его прочесть и одобрить содержание. Дебби сказала, что передаст письмо Дженнифер, но Даг не знал, сделала ли она это на самом деле. Когда он спросил, можно ли ему пойти вместе с семьей в церковь, Дебби ответила, что его присутствие будет «неуместным». Она даже не позволяла ему оставаться наедине с двенадцатилетней Анной, их младшей дочерью, которая ни в чем его не обвиняла.

Всего за три недели вся его жизнь превратилась в руины. Даг чувствовал замешательство, безысходность, смятение. Иногда он просто начинал рыдать ни с того ни с сего. Он не мог работать, потому что был не в состоянии сконцентрироваться на сложных юридических вопросах. Друзья и коллеги пытались его утешить и дать совет, но их старания лишь усиливали его отчаяние. Адвокат по уголовным делам велел Дагу внимательно следить за тем, что он говорит и делает. «За последнее десятилетие расплодилось много плохо обученных и идущих на поводу у политиков специалистов по случаям сексуального насилия, – объяснил ему этот адвокат, – и у них есть как минимум две причины не помогать человеку, обвиненному в изнасиловании. Во-первых, они боятся, что на них подадут в суд за профессиональную некомпетентность (а что, если вы пойдете и еще кого-нибудь изнасилуете?), а во-вторых, органы детской опеки не хотят иметь ничего общего с психотерапевтами, которые встают на сторону защиты. Все сводится к деньгам. Психотерапевт не может заработать, встав на сторону защиты».