Норберт Винер - Корпорация «Бог и голем»

Мне представляется, что наилучшие надежды на получение достаточно удовлетворительного машинного перевода заключаются в замене сугубо механического перевода (по крайней мере, на начальном этапе) на человеко-механическую систему, где в роли критика будет выступать эксперт-переводчик, который станет обучать машину посредством упражнений, как школьный учитель наставляет учеников. Быть может, позднее в памяти машины накопится количество указаний от человека, достаточное для того, чтобы впредь отказаться от человеческого участия в процессе, за исключением, возможно, повторения этих инструкций время от времени. Тем самым машина сможет обрести лингвистическую зрелость.

Подобная схема не устраняет потребность в наличии опытного лингвиста-«посредника», чьим способности и авторитетные суждения не подлежат сомнению. Он сможет (не исключено, что не сразу, а в будущем) обрабатывать значительно больший объем переводного текста, нежели при отсутствии машинного помощника. По моему мнению, иных свершений от машинного перевода ждать не приходится.

До сих пор мы обсуждали необходимость присутствия критика, знакомого с человеческими ценностями, скажем, в системах машинного перевода, где механизировано все, кроме самого критика. Впрочем, если человеческий элемент нужно вводить в систему именно в роли критика, то вполне разумно внедрять его также и на других этапах процесса. Для переводной машины нисколько не обязательно условие, чтобы механические элементы системы выдавали единственный и законченный вариант перевода. Машина может выдавать разнообразие вариантов отдельных предложений в рамках принятых грамматических и лексических норм, тогда как за критиком остается чрезвычайно ответственная задача цензуры и отбора из машинного перевода тех фрагментов, которые наиболее точно передают смысл оригинала. При этом нет ни малейшего повода предоставлять переводной машине составление полностью замкнутых (законченных) фрагментов переводного текста, даже с учетом того, что данные фрагменты будут оцениваться и улучшаться критиком. Вообще исправления могут начинаться на гораздо более ранних стадиях перевода.

Сказанное мною о переводных машинах в равной или в еще большей степени относится к машинам, которые ставят медицинские диагнозы. Такие машины ныне очень модно включать во все планы развития медицины будущего. Они могут помочь врачам накапливать данные для диагностирования, но нет никакой насущной потребности в том, чтобы эти машины ставили диагноз самостоятельно, без участия врача. Подобная политика применения медицинских машин, если упорно ее придерживаться, может рано или поздно привести к росту заболеваемости и многочисленным смертям.

На родственную проблему, требующую совместного рассмотрения механических и человеческих элементов в сфере использования изобретений, обратил мое внимание доктор Гордон Рейсбек из компании «А. Д. Литтл, инк.». С точки зрения последующего использования любое изобретение следует оценивать не только по его сути (что именно изобретено), но и по тому, как оно может и будет служить человеку. Вторая часть указанной задачи зачастую куда сложнее первой, а методология ее решения разработана слабо. То есть перед нами проблема усовершенствования, которая, по существу, является задачей обучения, причем обучения не сугубо механической системы, а механической системы, взаимодействующей с обществом. Данный случай совершенно точно требует рассмотрения возможностей наилучшего совместного применения человека и машины.

Ту же насущность настоятельно демонстрирует задача использования и развития систем вооружения, которые соответствовали бы эволюции тактики и стратегии. Здесь тоже проблема использования не может быть отделена от проблемы автоматизации.

Важно понимать, что задача адаптации машины к реальным текущим условиям посредством правильного использования интеллекта переводчика, врача или изобретателя не является сиюминутной; мы будем с нею сталкиваться и должны ее решать снова и снова. Нынешнее состояние искусств и наук означает, что нам нельзя довольствоваться признанием за какой-либо отдельно взятой эпохой права на обладание абсолютной мудростью. Пожалуй, это наиболее очевидно применительно к социальному регулированию и внедрению обучаемых систем в область политики. В периоды относительной стабильности — если не в пространстве философии, то хотя бы в фактических обстоятельствах, создаваемых нами в окружающем нас мире, — мы благополучно можем игнорировать новые опасности наподобие тех, что стоят перед нынешним поколением, будь то проблемы бурного роста населения, создания атомной бомбы, широкого распространения медицины и т. д. Тем не менее, с течением времени нам придется пересматривать свои прежние оптимизации, дабы новая, уточненная оптимизация учитывала все проявившиеся факторы. Гомеостазис, будь то для индивида или для всего человеческого рода, представляет собой явление, самые основы которого рано или поздно подлежат пересмотру. Это означает, например, как я указал в статье для московского журнала «Вопросы философии» [29] Винер Н. Наука и общество // Вопросы философии, 1961. № 7. С. 117–122. См. также: Послесловие к статье Н. Винера «Наука и общество» // Вопросы философии. 1961. № 7. С. 123–131. , что, пускай наука и вносит важный вклад в гомеостазис общества, оценка сути этого вклада должна производиться заново едва ли не каждым новым поколением. Позвольте здесь отметить, что гомеостазис на Западе и на Востоке в настоящее время достигается с намерением зафиксировать навеки концепции давно минувшего периода. Маркс жил в разгар первой промышленной революции, а мы уже давно живем в эпоху второй промышленной революции. Адам Смит принадлежал к еще более ранней и еще более устаревшей фазе первой промышленной революции. Перманентный общественный гомеостазис недостижим на основе жестких предпосылок о полной неизменяемости марксизма; в равной степени он не может быть реализован на основе стандартизованных представлений о свободном предпринимательстве и получении прибыли. Дело не в том, какова форма ригидности; смертоносна сама ригидность, какую бы форму она ни принимала.

В упомянутой статье мне показалось важным отметить гомеостатическую функцию науки и одновременно выступить против ригидности социального применения науки, будь то в России или где-нибудь еще. Посылая эту статью в редакцию «Вопросов философии», я предвидел, что мое отношение к ригидности вызовет острую реакцию; в результате мою статью опубликовали вместе с куда более длинной статьей, где со строго марксистских позиций объяснялись недостатки моего мировоззрения. Не сомневаюсь, что, будь моя статья впервые напечатана на Западе, я столкнулся бы с аналогичной, почти такой же строгой критикой с точки зрения наших собственных предрассудков, которые, пусть они, быть может, выражаются не столь догматично и формально, все равно сильны. Между тем тезис, который я выдвигаю, не является ни про-, ни антикоммунистическим; я выступаю лишь против ригидности, против догматизма. Потому здесь я высказываю свои идеи в той форме, которая не подразумевает конкретную оценку различий в опасностях, свойственных этим двум противоположным формам догматизма. Вывод, который мне хочется подчеркнуть, таков: трудности создания подлинного гомеостатического регулирования общества невозможно преодолеть, поменяв одну установленную схему, которая не подвергается постоянной переоценке, на другую установленную схему, аналогичную по форме и противоположную по содержанию.