Норберт Винер - Корпорация «Бог и голем»

Уж и не помню, как речь зашла о фронтальной лоботомии — вроде кто-то из инженеров задал вопрос о целесообразности этой процедуры для своего душевнобольного дальнего родственника. У каждого из присутствующих было мнение на этот счет; некоторые высказались за, однако большинство, включая нейрохирургов, были настроены категорически против.

А дальше разговор перешел на автомобильные аварии и черепно-мозговые травмы у детей. Тема не самая аппетитная даже по меркам принятых в медицинской сфере бесед. Дискуссия разгорелась жаркая, мало кто слушал и замечал кого бы то ни было, кроме себя и своего непосредственного оппонента. И вдруг раздался грохот. Мы разом обернулись и увидели, что приятель Уотермана лежит на полу без сознания. На лбу у него выступили бисеринки пота. Уотерман присел рядом с ним и проверил пульс.

— Вряд ли что-то серьезное, — успокоил он нас. — Это пациент из нашей клиники, человек он весьма спокойный и воспитанный, вот я и решил, что ему полезно было бы немного развеяться. Страдает амнезией, мы и имени его не знаем. Наверное, зря я… Ладно, давайте вынесем бедолагу. Прерывать собрание нет необходимости.

Уотерман позвонил в больницу и велел прислать автомобиль, а кто-то из наших медиков поговорил с владельцем ресторана. Тот хоть сперва и растерялся, но потом велел нести пострадавшего в служебное помещение. А пациент наш тем временем стал понемногу приходить в себя. Было очевидно, что он находится в состоянии эмоционального возбуждения. Он бормотал что-то нечленораздельное, разобрать удавалось лишь отдельные слова — «банда», «маленький Пол», «Марта», «авария».

Уотерман принес из гардероба свою сумку и ввел пациенту успокоительное — вероятно, барбитурат. Вроде бы помогло.

Вскоре пациент открыл глаза. Голос его окреп, и речь стала вполне связной.

Уотерман — хороший врач и не мог упустить такой возможности.

— Это мой шанс, — обратился он к нам. — Может, теперь что-то расскажет… Полиция подобрала беднягу на улице полтора месяца назад. Не смогли добиться даже имени и привезли к нам. Пока известно лишь, что он был врачом, ну и нетрудно догадаться, что побывал в каких-то передрягах. Мы не особенно настаивали с расспросами, дали ему время набраться сил, но раз уж теперь у него развязался язык, надо действовать!

Удивительное зрелище — возвращение к человеку утраченной памяти. Уотерман профессионал в своем деле, наблюдать за его работой было удовольствием. Новая личность возникла на наших глазах, как появляется из-под воды подцепленный баграми утопленник. Я просто наблюдал, сам же Уотерман непрерывно фиксировал процесс в маленьком черном блокноте. Далее я привожу диалог по его записям.

Вопрос: Как вас зовут?

Ответ: Артур Коул.

В.: Вы врач?

О.: Да.

В.: Где вы учились?

О.: В чикагском медицинском. Двадцать шестой год выпуска.

В.: Где проходили интернатуру?

О.: В хирургии центрального благотворительного госпиталя в Чикаго. Знаете? В Саут-Энде.

Я смутно помню эту больницу — корявое здание из закопченного кирпича в самой сердцевине жутких мертвых улиц на стыке Саут-Энда и Вест-Энда.

В.: В хирургии? Любопытно… А была ли у вас какая-то специализация?

О.: Ну, конечно, на протяжении двух лет я брался за все, что мне давали, но больше всего меня интересовала хирургия мозга. Все как в тумане… Я совершенно забыл, что я нейрохирург.

В.: О, нейрохирург, значит… А что вы делали после интернатуры?

О.: Помню длинные коридоры, палаты на замках, решетки на окнах… Видимо, я работал в больнице для умалишенных, как же она называлась… Вот, припоминаю, психиатрическая лечебница округа Мередит. Штат Иллинойс, верно?

В.: Да, есть такой в Иллинойсе. А город не помните?

О.: Бакминстер. Нет! Леоминстер.

В.: Слыхал о нем. Сколько вам было лет, когда вы начали там работать?

О.: Около тридцати.

В.: А год вы помните?

О.: Тридцать первый.

В.: С вами была семья?

О.: Жена. Да, я был женат… Господи, где моя жена?! Что с ней?! Она здесь?! Марта! Марта!

Пациент стал кричать и метаться, и Уотерман произнес:

— Боюсь, придется добавить успокоительного. Введу минимальную дозу — не хотелось бы упускать такую возможность побольше о нем выяснить.

Препарат начал оказывать действие, и пациент понемногу затих. Несколько минут он молчал, глядя в одну точку. Затем Уотерман продолжил расспросы.

В.: Если хотите, чтобы мы вам помогли, помогите нам. Соберитесь. Как долго вы были женаты, когда поступили в Леоминстер?

О.: Меньше двух лет. Марта работала медсестрой в чикагском благотворительном госпитале. Ее девичья фамилия Соренсон. Она из Миннесоты, у ее отца пшеничная ферма где-то на границе с Северной Дакотой. Там прошла наша свадьба.

В.: А дети были?

О.: Да, мальчик. Пол. Вот теперь я все вспомнил…

Пациент уронил голову на руки и зарыдал, восклицая: «Где Пол? Где мой сын?»

Мне было неловко от того, что я стал свидетелем такого страдания.

Уотерман стоял у изголовья кушетки. Я привык видеть его в роли души компании — веселым и остроумным малым, ценителем соленых шуток, который никогда не лезет за словом в карман. И вот впервые я узрел перед собой Уотермана-врача — степенного и тактичного, сам голос его унимал боль лучше всякого анальгетика. Он был воплощением Асклепия, бога медицины.

В.: Прошу вас, успокойтесь, доктор Коул. Мы хотим помочь, но как — это способны подсказать лишь вы. Что еще вы помните о той больнице? Жили вы при ней?

О.: Первые несколько месяцев — да. Потом мы купили старый домишко в миле от нее. Марта считала, что его можно подлатать, хотя разгребать столько хлама… Мне это казалось непосильной задачей, но моя Марта сумела бы навести уют даже в свинарнике. Дом выходил на дорогу — на большое федеральное шоссе…

Голова Коула снова упала на руки, и он застонал:

— Тормоза… Визг тормозов, потом удар… Автомобиль перевернулся… И кровь на дороге, кровь! Все прямо на моих глазах, и я ничего не мог сделать!

Уотерман подал знак, чтобы мы молчали. Я остро чувствовал стыд от того, что вот так наблюдаю чужое горе. А Уотерман продолжал:

— Не пытайтесь сейчас сложить в голове цельную картину. Просто отвечайте на мои вопросы. Где находился этот дом? Какой-то городок по соседству?

О.: Да, совсем маленький. Горстка фермерских домов в прерии. Кроме них была разве что фабрика.

В.: Какая фабрика? Что на ней производили?.

О.: Я так и не понял. Местных было спрашивать бесполезно, наврут с три короба. Сами понимаете, в таком захолустье все обрастает сплетнями…

В.: И что были за сплетни?

О.: Одни говорили, что там гонят самогон, другие — что делают наркотики. Нехорошее было место, не нравилось мне оно.

В.: Чем же?

О.: Это было одноэтажное бетонное здание, уже рассыпалось от старости — стояло там, наверное, со времен Первой мировой. Я как-то прогуливался неподалеку, решил полюбопытствовать и не мог отделаться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. Близко подходить не посмел. Вокруг там все заросло лебедой, в канавах стояла грязная зеленая вода. Еще я видел остовы старых автомобилей и всякую ржавую сельскохозяйственную технику. И почти всегда там было совершенно безлюдно, лишь порой приезжала большая машина, всегда в сумерки.