Норберт Винер - Корпорация «Бог и голем»

В.: Какого рода машина?

О.: На вид вроде как шикарный лимузин, а едет…

В.: Вы видели человека в машине?

О.: Да, лимузин гнал мимо нашего дома на скорости восемьдесят миль в час… О, господи! Нашу машину разорвало в клочья, как намокший бумажный кораблик! А они были внутри! Маленький Пол… моя Марта… мой бедный сын!

Коул вновь утратил способность к членораздельной речи, от конвульсивных рыданий он весь сотрясался — прежде я видел такое лишь у лабораторных животных, на которых ставили опыты. Уотерман опять ввел ему препарат — не знаю, успокоительное ли или, наоборот, стимулятор. Через некоторое время Коул пришел в чувство.

В.: Что вы можете рассказать о том, кто сидел за рулем?

О.: Высокий, грузный, хорошо одет. Красный шрам через все лицо, от глаза к углу рта.

В.: Имя его вам известно?

О.: Вроде его фамилия была Макалузо, в городке его все знали, но не называли по имени и вообще редко заговаривали о нем. Прозвище у него было — Мозг.

В.: Он заправлял этой фабрикой?

О.: Вероятно. Я слышал от приятеля, что Мозг еще и грабитель банков. Скользкий тип, полиция давно за ним наблюдала, но все не могла поймать за руку.

В.: Что было после аварии?

Коул шевелил губами, будто слова никак не шли. Уотерман терпеливо ждал. Наконец Коул взял себя в руки и сквозь зубы процедил:

— Моей жене перебило позвоночник. Она больше не сделала ни шагу до конца своих дней. Мой мальчик разбил голову о переднее сиденье. Левая сторона черепа превратилась в бесформенную массу. В больнице мой коллега спас ему жизнь. Ну, то есть как… Пол превратился в слепой, глухой, парализованный, а в остальном здоровый овощ. При должном уходе он может пережить большинство нормальных детей. Сами понимаете… Такой уход ему не обеспечат в государственной больнице, так что нужны деньги, деньги, деньги… Или альтернатива — всю оставшуюся жизнь лицезреть перед собой это чудовище. Боже милостивый! Не может быть… Кошмарный сон…

В.: Вам не пытались компенсировать ущерб? То есть, понятное дело, такое ничем не исправишь, но ведь вам были нужны средства, чтобы обеспечить уход жене и ребенку.

О.: Пытались. Через несколько дней после аварии мне позвонил местный адвокат по фамилии Питерсон. В городе он слыл редким пройдохой. Поинтересовался, представляет ли кто-то мои интересы. Я назвал ему фамилию своего друга, Эпштейна, он занимался юридическими делами в нашей больнице. Эпштейн сразу велел мне больше не отвечать на звонки и до его прибытия не идти ни на какие переговоры.

В.: Что было дальше?

О.: Приехал Эпштейн, я спросил его, в чем причина таких предосторожностей, а он объяснил мне, что Питерсон — из шайки Макалузо. Еще рассказал мне о связях Мозга, в том числе и с властями округа. Было очевидно, что нам против него ничего не сделать. Тут как раз явился Питерсон — с напомаженными усиками, в сюртуке и с моноклем на черной ленте. Мне он сразу не понравился; впрочем, вел он себя обходительно.

В.: Так некую сумму он вам все-таки предложил?

О.: Он не уточнил, кого представляет, и подчеркнул, что никакой ответственности за инцидент на себя не берет. Предложил тридцать тысяч, если я не стану подавать в суд. Конечно, не в моем положении было отказываться… Но тут вмешался Эпштейн и заявил, что мы ничего не подпишем меньше, чем за пятьдесят, поскольку расходы на многолетнее лечение будут огромными. Питерсон изобразил возмущение, однако у меня хватило ума выслушать его тираду молча. В итоге он поднял сумму до пятидесяти тысяч долларов, и Эпштейн рекомендовал мне ее принять.

В.: Ну что ж, такая компенсация хотя бы решила финансовую проблему… Что было дальше?

О.: Для Пола сделать уже ничего нельзя. Он способен есть, способен существовать в вегетативном состоянии, но это уже не мой ребенок. Он прикован к постели, слеп, глух, парализован, не проявляет никаких следов интеллекта. Нам удалось устроить его в клинику, которая занимается такими пациентами, но от человека в нем уже ничего не осталось.

В.: А ваша жена?

О.: Ее лечили в государственной больнице в двадцати милях от города. Она поправлялась. Я уже начал прикидывать, как перестроить дом, чтобы она могла передвигаться по нему на коляске, думал переоборудовать кухню… Однако у нее давно были больные почки, а для парализованных это всегда слабое место. Она сгорела очень быстро. Через три месяца погрузилась в уремическую кому и уже не открыла глаза. Умерла поздней осенью. Коллеги были очень добры и позволили нам проводить вместе как можно больше времени. Хоронили ее на родине, в Миннесоте. Отец, угрюмый швед, почти все время молчал, но было видно, что горе его сломало.

В.: Полагаю, в Леоминстере после этого вас уже ничего не держало. Вы туда вернулись?

О.: Да. Ехал с похорон на поезде, прибыл на станцию около десяти вечера. И сразу обратил внимание на двух сомнительных молодцев, которые как будто поджидали меня. Один — здоровенный детина со сломанным носом, другой — тощий и желтолицый, нормального роста. На нем было узкое пальто, шляпа надвинута на самые глаза, руки он держал в карманах. Детина подрулил ко мне бочком и говорит сиплым голосом: «У нас для тебя есть работа. Боссу худо». Я говорю: «Какому боссу? Я его знаю?» А он мне: «Знаешь, знаешь. Его все знают. Мозгом зовут. Он тут ехал по шоссе на нормальной такой скорости, и восьмидесяти миль не было, а тут на дороге корова. В общем, корова в мясо, машина в хлам. Три раза перевернулась, пока летела. Босс весь расшибся о лобовое стекло, и на вид ему совсем худо. А мы люди такие, на глаза лезть не любим, да и ехал Босс по частному вопросу… Короче, нельзя его в больницу. А про тебя говорят, что ты в своем деле собаку съел. Ты нам подходишь. А не подходишь, так другого искать все равно некогда. Поехали, короче».

Я сказал, что мне нужно хотя бы зайти в больницу за инструментами, а тощий и говорит: «Вот что, ты мальчик большой, сам понимаешь, что надо слушаться. Прямо сейчас едем». И напарнику своему: «А ты, Мордатый, поменьше языком мели».

На станции никого, все вокруг закрыто, словом, позвать на помощь я не мог. Ситуация складывалась совсем нехорошая, но я подчинился. А что оставалось?.. Проехали мили полторы к бетонному зданию фабрики, окруженной зарослями лебеды и репейника. Кто-то снаружи крикнул: «Говори пароль!» Мордатый пробурчал что-то в окно, и нас пропустили. Потом меня схватили под руки и потащили в какой-то кабинет — неожиданно уютный и со вкусом обставленный, ничего подобного я увидеть не ожидал, глядя снаружи на эту заколоченную досками старую развалину с разбитыми окнами. Меня втолкнули в дверь, я зацепился за порог и рухнул ничком. А когда поднял голову, увидел, что меня ждут двое. Одного я знал — это был Питерсон, давешний адвокат Макалузо. Он помог мне подняться. Другой, в коричневом твидовом костюме, производил впечатление человека из деловых кругов. По имени к нему никто не обращался. Полагаю, это был представитель Мозга в среде большого бизнеса. Питерсон сказал мне: «Приношу извинения за некоторую бесцеремонность — увы, мы сейчас не в том положении, чтобы думать о манерах. Вы не пострадаете, если будете держать язык за зубами. С мистером Макалузо произошел несчастный случай. Мы не можем обратиться в больницу, это привлечет ненужное внимание. Поэтому нам необходима ваша помощь. Обещаю, вознаграждение будет щедрым». — «А если я откажусь?» — спросил я и похолодел. «В этом случае, доктор Коул, мы будем вынуждены принять меры по своей защите. Вы человек разумный, и сами понимаете, какими они будут». Помедлив, я решился. «Хорошо, я помогу. Где пациент?»