Норберт Винер - Корпорация «Бог и голем»

В куче был преимущественно хлам вроде рамок для фотокарточек, огрызков меди и дешевой бижутерии, но шеф положил глаз на железные пруты. Как раз такие были нужны ему для сборки нового осциллографа. Осциллограф этот расположили ровно напротив двери в чуланчик, который Себастьян использует для хранения своих рабочих принадлежностей и отправления культа.

Атрибутом идеального ученого является совершенная беспристрастность суждений, однако на протяжении всей своей карьеры — а это более сорока лет на трех континентах — я идеального ученого не встречал. Меньшее из желаний, кои движут человеком науки, — получить результат, пригодный для публикации. Но главное из желаний — доказать, что профессор такой-то из Патагонского университета с последним своим заявлением сел в лужу.

Как бы я ни восхищался своим мексиканским коллегой, не могу не признать, что и ему эта человеческая слабость присуща в полной мере. О нет, он любит позлорадствовать не меньше любого другого человека, а за долгую и успешную научную карьеру поводов для злорадства у него было предостаточно.

Незадолго до событий, которые я намереваюсь описать, профессор Хальбвиц — прежде работавший в Шпицбурге, но после вынужденного отъезда с родины принятый в Патагонский университет — опубликовал работу о нервной проводимости. Ряд ее положений вызвал у моего друга резкое несогласие. И оспаривать их он начал с того, что в патагонском эксперименте использовался усилитель немецкого производства, который не выдерживает никакой критики по сравнению с применявшимся у нас американским аппаратом.

Действительно, несовпадение результатов, полученных у них и у нас, было совершенно очевидно. Также он выразил сомнение в качестве применявшихся Хальбвицем электродов. Надо заметить, что «плохие» и «поляризованные» электроды были и остаются излюбленным аргументом в спорах электрофизиологов.

Вскоре уже вся лаборатория знала, что битва между шефом и герром профессором Хальбвицем развернулась не на жизнь, а на смерть. Самые циничные из наших молодых коллег делали ставки на исход, причем ставки немалые — очевидно, потому, что шеф чаще всего выходил в таких случаях победителем. Однако Себастьян наш, как человек степенный и благородный, не мог выражать чувства по поводу происходящего столь примитивным и недостойным путем. Шеф, вверенный попечению Себастьяна, шеф, являвшийся национальным достоянием Мексики, шеф, к которому Себастьян не раз приглашал цирюльника и чистильщика ботинок прямо в кабинет — к немалому его, шефа, смущению, — так вот, этот шеф не мог быть не прав и вместе с тем, вопреки всякой логике, остро нуждался в помощи небес для доказательства своей правоты. Не мне рассуждать о красноречии, с каким Себастьян взывал к своему святому — где уж с моими скромными лингвистическими способностями отдать должное красотам его испанского. Так или иначе, результаты истовых молитв не заставили себя ждать. Мексиканские электроды работали превосходно, американские усилители функционировали так, что целая комиссия Эдисонов не нашла бы, к чему придраться. Работа шла гладко, и герр Хальбвиц, казалось, уже был обречен низвергнуться обратно в надмирную тьму, откуда и явился.

Увы, как бы ни были убедительны получаемые нашей лабораторией результаты, они не имели никакого эффекта на поток публикаций из Патагонии. Герр профессор Хальбвиц штамповал одну статью за другой, упорствуя в своих совершенно бездоказательных утверждениях. Противостояние растянулось на долгие месяцы и наконец привлекло внимание наших коллег из нью-йоркского Института Морганбильта. У шефа там был старый друг, доктор Шлималь, и он вызвался повторить наш эксперимент. Мы пребывали в полной уверенности, что наши результаты полностью подтвердятся, однако вскоре получили из Нью-Йорка весьма неожиданное письмо. Доктор Шлималь, рассыпаясь в извинениях, писал, что не смог воспроизвести наших показателей, вероятно, ошибочно поняв условия нашего эксперимента, и его результаты совпадают с теми, что фигурируют в патагонских публикациях. Подробное письмо с нашей стороны ничуть не улучшило ситуацию — выяснилось, что Шлималь с самого начала все верно понял и действительно повторил наш эксперимент. Положение было чудовищным. К тому моменту противостояние двух ученых уже перешло на личности. В аргентинской газете вышла статья о тлетворном влиянии Северной Америки на мексиканскую науку и о том, что государственной задачей Аргентины должно стать утверждение своего превосходства во всех сферах интеллектуальной деятельности. За ней последовала довольно шовинистическая статья в «Вестнике американской медицинской ассоциации», содержащая пренебрежительную оценку всех успехов латиноамериканских стран на научном поприще.

А мы продолжали получать те же результаты. Нервы у шефа натягивались все сильнее. И не избежать бы взрыва, если бы не удачное стечение обстоятельств: как раз в этот момент другой наш эксперимент в совершенно иной области увенчался успехом, и это спасло репутацию лаборатории. И все же по сей день имя профессора Хальбвица здесь стараются не упоминать, слишком уж это унизительно.

Тогда у нас не было ни намека на понимание, как все это могло произойти. А потом вскрылся любопытный факт. Шеф заглянул в ту самую приобретенную в ломбарде коробку со скобяным ломом, намереваясь перебрать содержимое и выкинуть ее к чертям, и вдруг обнаружил на дне пожелтевший листок, завалившийся меж двух металлических пластин.

Из написанного на листке следовало, что коробка принадлежала мексиканскому священнику и заключает в себе то, что он извлек из развалин одной из ранних церквей. Церковь была посвящена святому Себастьяну, и священник предполагал — без доказательств, но и не совсем без оснований, — что эти предметы являются реликвиями, и среди них могут быть даже фрагменты тех самых стрел, от которых святой принял мученическую смерть.

Не могу знать, как именно орудия казни святого Себастьяна приобрели чудесную силу, но у нас есть Животворящий Крест как прототип, а реликвиями бывают самые разные вещи… Иисус Навин в свое время остановил солнце, и это, конечно, было чудо особо крупного размера, но ведь в рамках науки бывают чудеса и поменьше. Скажем прямо, чтобы нарушить ход научного эксперимента, чудо потребно микроскопическое, а наш-то проводился в непосредственной близости от стрел святого Себастьяна и взывающего к нему набожного мексиканца… В конце концов, едва ли римского легионера взволновали бы нужды современной науки, а вот горячие мольбы простой души могли вызвать у него понимание.

Гипотеза, конечно, неподтвержденная, однако я заметил, что с тех пор шеф явно избегает применения в работе любых материалов из источников, имеющих малейшее отношение к церкви. Не могу сказать, что он стал более религиозен, скорее, он очень раздосадован. А еще в прошлом году к нам в лаборанты хотел поступить юноша по имени Себастьян — и получил от ворот поворот. Подозреваю, что отказ не был связан с его профессиональными навыками.