Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

А мир, который мы видим, слышим и изучаем? Что он такое?

Он сфабрикован нами самими. Он — творение нашего мозга.

Дойдя до этого пункта лекции, Целеберримус делал паузу и оглядывал нас, как поверженных. Мы, конечно, повержены не были. Кое-что мы о Канте слыхали.

Точнее сказать — мы слышали, что наше обычное отношение к миру есть «наивный реализм» и знаменует неучей. Подлинный аристократизм души получается только после особенной операции, которую надо произвести над этим неотесанным, примитивным мозгом. Мысль должна научиться рассматривать видимый мир как порождение человеческого сознания.

Никто из нас не хотел быть «примитивным», никто не согласился бы на чин «наивного реалиста». Это казалось просто неинтеллигентно. Интеллигентность же начиналась от Канта. Его философия ветвилась сквозь весь девятнадцатый век, пронизывая интеллигенцию всех стран, порождая все новые толкования и варианты… Она принимала сложнейшие формы, испещренные формулами высшей математики. К ней примыкали профессора точных наук, такие, как Гельмгольц; ее критикуя, из нее исходили такие, как физик Мах, завоевавший на свою сторону множество физиков, химиков, биологов… Даже целые группы марксистов вводили критицизм в свой арсенал.

А искусство?

Таинственный человек, знаток астрологии и астрономии, мистик и химик, поэт и историк, голос которого долетал до молодежи как вещий, сам Андрей Белый, в миру — Борис Николаевич Бугаев, писал (и провинция ловила эти книги — с астрономическим знаком созвездия Скорпион, с миниатюрами из часослова герцога Беррийского, с фронтисписами Бакста, рисунками Леонида Пастернака, репортажами Максимилиана Волошина и кованными из меди актавами Вячеслава Иванова…) … сам Андрей Белый писал о критицизме, сиречь о кантианстве (и за ним виделись нам Валерий Брюсов, проницавший бездны тысячелетий и бездны таинственных мистериальных страстей, мастер, повелевавший стихом, как Зевс громами… и неотмирный, вошедший в каждого из нас, как тайна женщины и тайна гибели, Александр Блок, обладавший еще тем обаянием, что был не только самый прекрасный поэт, но, как и все символисты, человек высшей образованности…) … Андрей Белый, потомственный интеллектуал с непомерно высоким лбом и непостижимым взглядом синих глаз, писал о критицизме Канта вот что:

«…Пройдя сквозь призмы символизма и критицизма, мы становимся мудрыми, как змеи, и незлобивыми, как голуби. Без критицизма лучшие из нас задохнулись бы в холодных подвалах мира…»

И заключал:

«…Мы — символисты — считаем себя через Шопенгауэра и Ницше законными детьми великого кенигсбергского философа».

Сколь велика власть особости над юными умами! Как много значил для нас духовный вождь, которому можно быть верным, как верен вассал сюзерену!

Белый, Блок и Брюсов были для меня сюзеренами.

Я искал у них решения тайн. Мне казалось, именно они — стражи искусства и науки — должны открыть передо мной путь к истине.

Я старался из всех сил произвести с моим мозгом ту операцию, от которой мир должен был мне предстать как порождение моего собственного сознания. И не мог. Этого я не мог! Я был очень здоровым парнем, мне приходилось зарабатывать скудные гроши силой моих рук, девушки проходили передо мной одна другой прекрасней, и кантианства у меня не получалось! Как я стыдился своего «наивного реализма»! «Тяжеловоз, першерон, примитивный битюг!» — так ругал я себя, но Коген и Риккерт мне не давались, хоть плачь!

И на семинаре Целеберримуса я ждал, что просвещусь, что посвящусь.

«Борис Николаевич Бугаев, — твердил я себе. — Борис Николаевич Агапов! Тут что-то есть, в этом созвучии, это не напрасно… Нити потусторонних соответствий протягиваются между нами!..»

Целеберримус обводит семинар грозно-лукавым взглядом и продолжает.

Итак, нечто, что есть реальный мир и сущность чего нам неизвестна и никогда не будет известна, поступает в нижние этажи «комбината познания». Вход туда запрещен. Это есть основное, генеральное запрещение кантианства, его главное и священное « ферботен».

Граница. Ее же не прейдеши.

В нижних этажах «комбината познания» непостижимый объективный мир, то есть сумбур, чертовщина, муть, приводится в вид, годный к употреблению для человеков.

Там, в обстановке строжайшей секретности, заготовительные машины «Пространство» и агрегаты «Время» производят над сырьем первые операции. Они располагают сумбур в высоту, в длину и в ширину, они накалывают его на сетку минут… Теперь уже становится видно, что больше, что меньше, что раньше, что позже.

Так наше сознание превратило непостижимый сумбур в постигаемую природу.

И она заиграла красками, зазвучала, задвигалась… Это и есть наш мир, в котором мы живем и который мы изучаем.

Значит, в реальном мире нет ни пространства, ни времени?

Значит. Ибо пространство и время суть формы нашей человеческой чувственности, не более.

На следующем этаже из выходного бункера заготовительных цехов появляются готовые предметы. Пока это только отдельные детали нашего мира.

Например, появляется камень. Обыкновеннейший серый обкатанный булыга, даже с краснотой лишайника на боку. Самое замечательное состоит в том, что не только глаз видит камень таким, но и рука подтверждает, что он совершенно такой, каким его показывает зрение.

Одновременно с камнем из бункера выезжает, например, солнце. Оно горячее, оно ослепительное, оно круглое…

Все эти детали нашего мира, как детали на фордовском заводе, не должны пребывать в состоянии отдельности. Они тотчас же поступают на сборку.

Сборочный цех «комбината познания» называется… «Коридорий категорий»!

Термин этот — одна из немногих подробностей подлинного рассказа нашего милого учителя. «Коридорий категорий» — это конвейер сборки предметов, сработанных нашими чувствами.

Вот на конвейере появляются булыга и солнце.

Прозрачные агрегаты чистых рассудочных понятий оценивают и то и другое с точки зрения количества, качества и других категорий рассудка.

«Дело чувств — созерцать, рассудка — мыслить. Мыслить же — значит соединять представления в сознании. Соединение представлений в сознании есть суждение», — писал Кант.

Пройдя сквозь все агрегаты категорий, наш булыга и вышеупомянутое солнце поступают в окончательный и главнейший гигантский сварочный стан: в категорию причинности.

И оттуда, из этого стана, выходят уже в виде готовой продукции. В виде суждения: «Солнце есть причина нагретости камня».

Производство завершено. Какая-то часть природынами познана. Разные, непохожие явления связаны друг с другом.