Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Разве преследование добычи не происходит по прямой? Разве прыжок на жертву не есть прямая? Разве удирать по ровной (как в Кенигсберге!) местности не выгоднее всего прямиком?.. Как падает плод? Как летит стрела? Пожалуй, в жизни наших прапрапредков геометрическая аксиома о прямой была важнейшим достижением практического опыта и стала для них бесспорной аксиомой раньше любой из тех, о которых писал Эвклид.

Я не знаю, по прямой ли удирал от драчунов Иммануил Кант, когда был мальчуганом, но что касается моего пятилетнего внука, то он до сих пор еще производит эксперименты со спичками, чтобы сложить пять плюс семь, то есть осуществить формулу «априорного зала» кантовского «комбината познания». А чаще всего он прибегает к помощи пальцев. Боюсь, что или истины математики не априорны, или у мальчонки априорные пальчонки. Но все дело в том, что пройдет год, и операция сложения будет для него столь обыденной, столь бесспорной, столь очевидной, что уже никакие эксперименты ему не будут нужны. И, не задумываясь о том, как возникает научная абстракция, он начнет воображать, что алебастровая формула «пять плюс семь есть двенадцать» существует в нем от века и всегда была ему известна. То же относится и к аксиомам геометрии и к принципам физики.

Ибо тут имеет место одно психологическое явление: выводы остаются, опыт забывается.

«Позвольте, — могут сказать нам, — при чем тут психология? Ведь речь идет о теории познания? Надо ли впутывать сюда психологические факты?»

Но разве сам Кант не впутывал?

Что он считал критерием окончательной и бесспорной истины?

Не опыт, не практику, нет. Какое-либо суждение он считал имеющим характер полной бесспорности и не терпящим никаких исключений в том случае, если в нашем внутреннем в идении мы убеждаемся, что всякое иное суждение вызывает в нас протест, то есть что никакой иной вывод для нас внутренне неприемлем [6] «…Если какое-либо суждение мыслится с характером строгой всеобщности, т. е. так, что не допускается возможность какого-либо исключения, то такое суждение не выведено из опыта, а имеет силу абсолюта». .

Разве же это не психология?

Не странно ли: вся история науки рассказывает нам о том, как познание стремилось освободиться от ошибок психики, от воздействия субъективности, а тут философ предлагает нам в качестве последнего судьи истины личное, субъективное ощущение истинности — и только! Конечно, это субъективное ощущение должно быть присуще всем людям… Но ведь были времена, когда все люди «ощущали», что бог существует? Значит ли это, что бог существует?

По-видимому, строить науку на основе субъективных, пусть и всечеловеческих, переживаний весьма рискованно!

Именно таким — всеобщим, но субъективным — ощущением было то, что причинность, или главные аксиомы геометрии, или фундаментальные принципы физики суть якобы врожденные свойства нашего «комбината познания», то есть нашего разума. Они пребывают в нашем разуме, а происхождение их из опыта путем абстракции наша психика уже не ощущает. Они кажутся абсолютными и извечными свойствами разума.

Между тем они — дети опыта. Опыт же всегда юн. Он все время женится на реальности, и у него всегда куча детей. Когда Фарадей, Максвелл и Герц обвенчали его с электродинамикой, новое поколение фактов никак не удавалось воспитать в патриархальном ньютонианском духе. Они не подчинялись требованиям механики. Многие ученые долго ломали голову над тем, чтобы приспособить ньютоновскую физику к объяснению электромагнитных явлений, но напрасно. Для многих само понятие поля казалось невозможным: они просили показать им «носителя» этого поля.

А между тем практика делала свое дело. Она постепенно вводила в сознание людей новые представления, электромагнитное поле стало использоваться в технике, его уравнения вошли в учебники, и вскоре оно стало необходимым понятием науки, не сводимым к тем представлениям, которыми пользовалась классическая физика.

«Люди привыкли оперировать с этими полями, как с самостоятельными реальностями, не вдаваясь в их механическую природу», — пишет Эйнштейн.

И немного дальше:

«Довольно об этом. Прости меня, Ньютон; ты нашел единственный путь, возможный в твое время для человека величайшей научной творческой способности и силы мысли. Понятия, созданные тобой, и сейчас еще остаются ведущими в нашем физическом мышлении, хотя мы теперь и знаем, что если мы будет стремиться к более глубокому пониманию взаимосвязей, то мы должны будет заменить эти понятия другими, стоящими дальше от сферы непосредственного опыта».

«Прости меня, Ньютон»! Это, конечно, здорово сказано, когда это сказано Эйнштейном.

Как хотелось бы знать, как жгуче хочется услышать того, кто получит право сказать:

«Прости меня, Эйнштейн!»

Впрочем, сто против одного, что, если бы даже мне и удалось его дождаться, я все равно ничего бы не понял из его новой теории.

…Но ведь если говорить об истории сознания, надо начинать ее с тех времен, когда мы были даже не обезьянами, а только трилобитами, ихтиозаврами или чем-нибудь даже еще менее приятным.

…Сперва с каждым миллионолетием, потом с каждым тысячелетием, а нынче с каждым годом мы разрушаем раковину, в которой когда-то родились, и сбрасываем то, что мешает нам постигать мир. Мы научились видеть ультрафиолетовые лучи и слышать ультразвуки, мы запускаем наши глаза в космос и наш слух в толщу планеты, наша нервная система включена в приборы, умеющие ловить магнитные изменения не только около Земли, но на Солнце, на Сириусе… Мы можем увеличить предмет в сотни тысяч раз и увеличить тяжесть его в тысячи раз. И мы в состоянии замедлить любое движение в миллион раз и приблизить звезду в тысячи, даже ощупать иную планету, потому что вырастили радарные щупальца длиною в миллионы километров.

Двести лет назад, когда Кант размышлял над разумом и пытался определить границы его возможностей, ничего этого еще не было, если не считать самых элементарных оптических приборов. Коперник же не имел даже оптики. Во Фромборке, в Польше, в «Коперниковой башне», можно видеть восстановленный трикветрум — прибор, которым великий каноник определял угловые высоты светил. Он состоит из трех деревянных палочек и деревянной подставки. И Коперник записал:

«…Если бы я был в состоянии согласовать свои результаты с действительностью, соблюдая точность до десяти минут дуги…»

Десять минут дуги! Для нашего времени это примерно то же, что измерять детали автомобиля шагами. Не так давно косвенными методами исследования удалось определить радиус одной из звезд Сириуса. Это измерение было произведено с точностью до… угловой 0,001 СЕКУНДЫ.