Альманах «Знак вопроса» - Знак вопроса, 2005 № 02

Товарищи ушли разведать, что и как. Семен их не дождался, решил тоже идти. В парке находиться было опасно, тем более, что его, прячущегося, уже кто-то проходивший заметил (и дал деру). Чтобы попасть в город, надо было пройти охраняемый мост. Увидев идущую к мосту женщину с чемоданом и сумкой, Семен пошел с ней рядом, предложил помощь. Она испугалась, но согласилась. Прошли часового. За мостом женщина поблагодарила и дала деньги — марку.

Семен сел в первый попавшийся трамвай, и здесь ему повезло — он услышал среди пассажиров русскую речь. Это оказались соотечественники из гражданского, то есть неохраняемого, лагеря. Таких лагерей в Мюнхене было много. Их обитателей, в основном молодежь, принудительно вывезли в Германию и заставили работать на предприятиях. Некоторые здесь поженились и даже имели детей.

Семен несколько дней скрывался в бараках русского лагеря № 9.

Американцы сбрасывали с самолетов листовки — сообщали, когда будут бомбить, призывали уходить в укрытия. 29 апреля в Мюнхен вошли их танки. Наладилось питание: американцы давали продукты.

Но поведение союзников порой было странным. Когда заключенные лагерей стали мстить своим мучителям, убивать их, то американцы брали фашистских лакеев под защиту. И фашисты почувствовали себя свободней. Были случаи, когда по ночам они делали налеты на гражданские лагеря, вырезая по нескольку десятков человек. Американцы охрану не дали, а расклеили призыв: «Русские, объединяйтесь и сами себя охраняйте». Пришлось нашим ночью ставить своих часовых.

Однажды Семен встретил в городе знакомого по Оттобруну узника. Тот рассказал, что после их побега остальных заключенных заставили сутки стоять у ворот лагеря без пищи и воды. А еще через несколько дней их погнали пешком в Тироль, к горам. Ослабших в пути пристреливали, а ему удалось бежать.

В Мюнхене Семена поразил зоопарк. Здесь были звери со всего света — тоже «интернационал», и они тоже были узниками. Но, в отличие от узников-людей, к ним отношение фашистов было не зверское.

В конце июня 1945 года людей из гражданского лагеря, в котором находился Семен, отправили сначала в советскую оккупационную зону, а еще через несколько недель — на Родину. Радость была так велика, что в товарняке, которым они ехали, не прекращались песни и танцы под музыку колес. Проехали немецкие города Линксе (здесь была устроена баня), Мельке, затем — Вена, Будапешт, Яссы, Унгены. В Унгенах простояли 3 недели. И наконец привезли в Одессу.

Фильтрационная комиссия в Одессе признала Семена негодным к дальнейшей службе. Он поехал на родину, в Сибирь, залечивать туберкулез испытанным народным средством — барсучьим салом.

Барсучье сало помогло, Семен подлечился. Но навсегда остался дистрофиком.

В 1953 году Семен переехал в подмосковное Крюково, которое в войну было последним огненным рубежом, где был опрокинут враг и откуда затем прах Неизвестного солдата лег у Кремлевской стены. Позже на этом месте был построен красивый город Зеленоград, ставший районом столицы. Семен Митрофанович участвовал в строительстве нового города, до пенсии работал на автодормехбазе. До 60-летия Победы не дожил года с небольшим.

Тетрадку воспоминаний написал в начале 50-х. Тогда ему казалось невероятным, что жизнь его будет длиться еще долго, и надо было успеть оставить о себе память.

Встречался ли, переписывался ли с теми, с кем свела война? Нет. И не до того было, и адресов точных не знал. Да и большинство ведь — и с кем бежал от «баура» и попал в карный Штуттгоф, и с кем сидел в Дахау — погибли уже тогда.

Пенсию получал по инвалидности II группы — но по общей, не военной. И это было обидно — здоровье ведь потеряно тогда, на войне.

Узнав из газет, что Германия выплатила компенсацию России за узников концлагерей, Семен Митрофанович написал письмо с просьбой подтвердить его пребывание в концлагерях и что над ним проводились медицинские эксперименты. Получил в ответ копию учетной арестантской карточки с обоими своими номерами — 15945 и 40440. Правда, Семен Митрофанович тогда записался под чужой фамилией — ведь как бежавшему из плена ему пришлось, еще начиная с Кричева, скрывать свои данные. Но это противоречие удалось обойти — к счастью, в Москве нашелся узник Дахау, подтвердивший подлинность, так сказать, своего со-каторжанина. И Семен Митрофанович получил личную долю компенсации.

Дело, конечно, не только в доле денежной, не в германской компенсации. Есть еще доля — судьба. Дело — в признании. В признании того простого факта, что рядовой русский солдат Семен Рассказчиков, попав в мясорубку мировой бойни, сделал все, что от него зависело, для своего Отечества и перенес столько, что и собирательному герою шолоховской «Судьбы человека» не довелось пережить. И не его вина, что в наших отечественных архивах — и в Одессе, где Семен Митрофанович проходил фильтрацию, и в Красноярске, где он жил сразу после воины, — почему-то в отличие от немецких, не сохранилось о нем данных.

Данные-то сохранились. Вот эта тетрадка — тоже документ, из неровных строчек которого прорывается удивление, теперь уже и наше:

— Ман аус крематорий!..

Окопные дневники линейного связиста

Семена Исаевича Гликина

Бывают такие люди — очень смахивающие на литературных героев. Семен Исаевич Гликин, прошедший войну от Сталинграда до Берлина рядовым солдатом, напоминает одновременно и чеха Швейка, и англичанина Питкина, и русского Чонкина. Тип простака, вроде бы все делающего как все, но то и дело попадающего впросак.

Вот в мае 1945-го Гликин участвует в штурме Берлина, он линейный связист на передовой, служит успешно. Командование объявило: наград за Берлин не жалеть. И награждены были сотни тысяч солдат. Медаль «За взятие Берлина» получили даже те, кто до немецкой столицы десятки километров не дошел. Дали ее и Гликину, но ведь он-то тянул провод под разрывами снарядов по столичным «штрассе» и написал на рейхстаге: «Немцы гады — я в Берлине» (сохранилась открытка, отправленная им из фашистского логова домой в Москву). Ему вытанцовывался орден, но все сорвалось. Расскажем словами из фронтового дневника Гликина (запись сделана 3 мая 1945 г.):

«1 мая наши славяне наткнулись на винные склады. Я весь день держался правильно. Но под вечер напился. Напился как следует. И даже не все помню, что делал. Кричал и валялся. Таким нарвался на полковника. Это явилось поводом, чтобы перевести меня в дивизион, а одну девчонку (любовницу) — на мое место. Это все не важно».

О переводе солдат не жалеет — жалеет о потерянной награде, которую ему теперь, конечно, к предыдущим уже не добавить: «Больнее всего на душе оттого, что упустил так тяжко заработанную награду за Берлин. Ну выпил, все пьют. И даже большие проступки делают, и то ничего».