Николай Воронов - Знак вопроса, 2005 № 03

Теперь, когда глухо шкандыбает навет, что Шолохов будто бы позаимствовал первую-вторую книги «Тихого Дона» у Федора Крюкова, все-таки нелишне опереться на некоторые ума холодные, притом достойные наблюдения. Алексей Иванович Кондратович — критик, литературовед, прозаик, друг и соратник Александра Твардовского, замещавший его в журнале «Новый мир» (заместительство Кондратовича было облечено бессомненным доверием великого поэта и редактора) прочитал в Ленинской библиотеке все, написанное Крюковым, чтобы выверить, справедливо ли обвинение в адрес Шолохова. И он ответил сам себе и сказал своей жене Вере Александровне: несправедливо. Я всецело полагаюсь на мнение Кондратовича, ибо он обладал необычайным эстетическим восприятием: вкус к стилю у него был поразительно многооттеночным, так дегустатор оценивает качество вина. В отличие от Алексея Кондратовича я не испытывал потребности проверить Шолохова. Однако в том, что я читал у Федора Крюкова, я обнаружил интонационные признаки, перешедшие в произведения Шолохова, что вовсе не смущало меня: ведь я давненько выявил для себя, что Александр Бестужев-Марлинский наделил мелодикой своей прозы трех гигантов: Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого.

Кощунственная утка о плагиате рассыпается в прах, когда читатель знаком с вещами творца. Для проникновенной оценки Шолохова достаточно знать романы «Тихий Дон» и «Поднятую целину». Они — свидетельство его по-суриковски яркой художественности, самостоятельности почерка, неувядаемости человеческих характеров, обретших под его пером такую внешнюю и внутреннюю законченность, что они существуют среди нас поистине вживе: Григорий Мелехов, Аксинья, Мишка Кошевой, Щукарь, Лушка, Давыдов, Нагульнов. Чудо смехотворности — Щукарь! Он существует среди нас подобно тому, как Гаргантюа Рабле, Дон-Кихот Сервантеса, Скалозуб Грибоедова, Манилов Гоголя, Левша Лескова, Тёркин Твардовского.

Шолоховский вопрос о «Тихом Доне» сродни гомеровскому вопросу о поэмах «Илиада» и «Одиссея». И хотя Гомер воспользовался богатством отточенных народной фантазией мифов, многовековые споры привели исследователей к авторству Гомера, выявленному единством замысла, поэтики, построения, движением сюжета и лепкой характеров в каждой из поэм. У Шолохова не было столь огромного изумительной законченности фольклорного материала для «Тихого Дона». Подспорьем ему оказалась потрясающей насыщенности собственная судьба, судьба родни, истории современников, заглубленные в прошлое, их устные и письменные свидетельства и, конечно же, язык казачьего края — язык необозримой красоты, мудрости, всезапечатлевающей музыки национальной души. Сейчас называть Михаила Шолохова официальным автором «Тихого Дона» — это значит унижать гений писателя и гений русского народа, его создателя.

Незадолго до своего семидесятипятилетия Михаил Шолохов встретился в Кремле с генсеком, председателем Президиума Верховного Совета СССР, Верховным Главнокомандующим, маршалом, четырежды Героем Советского Союза, кавалером ордена Победы Леонидом Брежневым. Первые слова, которые Шолохов выкрикнул в благодушно-отупелую ряжку обладателя главных советских чинов и наград, были такими:

— Когда вы прекратите разрушать страну?!

Ураганный гнев вопрошающего разъярил вседержателя страны. Никто не позволял себе столь «необоснованного» спроса. Вперехлест обвинениям Шолохова Брежнев погрозил ему, что, хоть он и стяжал всемирную известность и наделен Нобелевской премией, партия и государство найдут на него управу.

Переполох среди предержащих вызвало не только явление писателя в Кремль, отличавшееся «вероломными» нападками, но и пропажа одной из магнитофонных пленок (запись велась двумя аппаратами) каковую так и не удалось найти. Ильич-два при всей своей защищенности, однако, заробел, дошло наверняка кое-что, да и говорят о незлобивости его характера, потому он и решил заехать в Вёшенскую с отдыха из Крыма для вручения Шолохову второй звезды Героя Социалистического Труда, но не тут-то было: Михаил Александрович ответил, что болен и принять его не сможет.

Кто из тогда живших в нашем Отечестве, кроме Шолохова, осмелился бы дать по мозгам правителю? Другого подобного случая не совершилось. Вот вам исполинская величина МАСТЕРА, коего по зависти и ненавистничеству давным-давно пытаются уменьшить.

Есть ли отгадки того, как сумел парень двадцати грех лет создать первую и вторую книги «Тихого Дона»? Та бурная и многосложная эпоха была синхрофазотроном негаданного ускорения целенаправленных талантов. К двадцати трем годам Сергей Есенин написал много стихотворений и поэм дивного изобразительного значения для всей русской словесности: «Поет зима — аукает…», «Матушка в купальницу…», «Край любимый! Сердцу снятся…», «Калики», «В хате», «Марфа Посадница», «Русь», «Песнь о Евпатии Коловрате», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Пантократор»… В двадцать три года опубликовал необычайную повесть «Яр». К тридцати годам он завершил свой жизненный путь, оставив литературное наследие, пожалуй, не меньшее по объему, влиянию и художественному значению, чем у Александра Пушкина. В нашей поэзии ни до него, ни после не было такого звездно необъятного лирика!

В двадцать пять лет Леонид Леонов выпустил осененный гением роман «Барсуки»! Раньше русская проза не имела романов, сопоставимых с «Барсуками» по многомерности крестьянского бытия, по его трагической зависимости от власти, по уникальному разнообразию деревенских типов. Сочетание в языке автора и народной речи былинного, песенного, симфонического лада на редкость ярко и виртуозно и дает основание говорить о музыкальном волшебстве романа. Не менее значимы «Барсуки» живописью и скульптурностью своих пейзажей, портретов, вещей обихода. Этот роман, по моему разумению, стоит вровень с «Записками охотника» Ивана Тургенева, с «Казаками» Льва Толстого.

Пытаясь осознать творческое развитие Леонова и Шолохова, я не однажды склонялся к предположению, что роман «Тихий Дон» Михаил Шолохов создавал не без влияния романа «Барсуки», столь же неотвратимого, как земное притяжение. Все то, что отличает пластическую сокровищницу «Барсуков», споспешествовало вдохновенной работе Шолохова над «Тихим Доном» и отразилось в его эстетике, в психологии главных героев. Свою приверженность к «Барсукам» Шолохов открыто выделил, для пристального наблюдателя, в образах Григория и Аксиньи, вобравших дыхание леоновских образов Степана и Насти-Анастасии, не просто вобравших, но и возвысившихся над ними: влияние неотделимо от соперничества. Тут же не могу не подчеркнуть, что пейзажи Шолохова в «Тихом Доне» разгонистей, симфоничней, картинней, чем пейзажи в «Барсуках», и, вероятно, пастозней, к примеру, луна Леонова, после потери Степаном Анастасии сизой черноты, солнце Шолохова, после гибели Аксиньи, черная во взоре Григория. Зависимость от родоначальника способна преломляться метафорическим усилением.