Ричард Фейнман - Не все ли равно, что думают другие?

Когда мы читаем об этом в газете, там говорится: «Ученые утверждают, что это открытие может оказаться важным для поиска лекарства от рака». Статья придает значение лишь применению идеи, но не самой идее. Вряд ли кто-то может понять важность идеи, так это необычно. Разве только некоторые, быть может, улавливают смысл. И когда ребенок улавливает смысл подобной идеи, мы имеем ученого. Когда люди учатся в университетах, уже слишком поздно [63] Теперь я сказал бы: «Уже поздновато – хотя и не слишком поздно, – чтобы они могли проникнуться духом…» – Примеч. Р. Фейнмана. , чтобы они могли проникнуться духом, поэтому мы должны пытаться объяснить эти идеи детям.

А сейчас я хотел бы перейти к третьей ценности, которая есть у науки. Она чуть менее непосредственная, но не совсем. Ученый обладает огромным опытом неведения, сомнений и неуверенности, и этот опыт, по-моему, имеет очень большое значение. Когда ученый не знает ответа на задачу, он пребывает в неведении. Когда у него есть догадка относительно того, каков результат, он не уверен. И когда он уже практически уверен в том, каким должен быть результат, он по-прежнему пребывает в некотором сомнении. Мы придаем этому первостепенную важность, ведь, чтобы двигаться вперед, мы должны признать наше невежество и оставить место сомнениям. Научные знания – набор утверждений различной степени достоверности: одни более зыбкие, другие почти надежные, но нет ни одного абсолютно достоверного.

Так вот, мы, ученые, привыкли к этому, и мы принимаем как данность, что быть неуверенным – абсолютно нормально, что жить и не знать – возможно. Но я не знаю, все ли понимают, что это действительно так. Наша свобода сомневаться родилась из борьбы с авторитетами на заре науки. Это была очень серьезная и суровая борьба: позволить себе задаться вопросом – усомниться – не быть уверенным. Я думаю, важно, чтобы мы не забыли об этой борьбе, и тогда мы, возможно, не потеряем то, чего добились. И в этом – наша ответственность перед обществом.

Мы все расстраиваемся, когда думаем о тех поразительных потенциальных возможностях, которыми, судя по всему, наделен человек, в сравнении с тем, сколь мало они реализуются. Снова и снова люди думали о том, что́ мы могли бы сделать гораздо лучше. Люди прошлого сквозь кошмары своего времени видели мечту о будущем. Мы, из их будущего, видим, что их мечты, в каком-то отношении превзойденные, во многих отношениях так и остались мечтами. Надежды на будущее сегодня в значительной степени те же, что и вчера.

Когда-то считалось, что возможности, которыми обладают люди, не развиваются, потому что большинство людей невежественны. Могут ли все люди быть вольтерами при всеобщем образовании? Дурному научить можно по крайней мере с не меньшим успехом, чем хорошему. Образование – великая сила, но как во благо, так и во зло.

Коммуникация между народами должна способствовать пониманию – так возникла еще одна мечта. Но механизмами коммуникации можно манипулировать. Сообщение может быть истинным или ложным. Коммуникация – великая сила, но и она тоже – как во благо, так и во зло.

Прикладные науки должны избавить людей по крайней мере от материальных проблем. Медицина властвует над заболеваниями. И результаты здесь на первый взгляд все во благо. Однако сегодня кто-то кропотливо работает над тем, чтобы создать страшные вирусы и яды для применения в завтрашней войне.

Войну не любит почти никто. Наша мечта сегодня – мир. В мирное время человек способен лучше всего развить те великие возможности, которыми он, вероятно, обладает. Но быть может, люди будущего сочтут, что и мир тоже может оказаться как во благо, так и во зло. Возможно, мирные люди запьют с тоски. Тогда, возможно, спиртное станет огромной проблемой, которая воспрепятствует человеку реализовать те свои способности, которые, по его мнению, он должен реализовать.

Очевидно, что мир – великая сила, как и трезвость, материальное производство, коммуникации, образование, честность и идеалы множества мечтателей. Мы вынуждены держать под контролем больше сил, чем приходилось людям в древности. И быть может, мы делаем это чуть лучше, чем могли сделать большинство из них. Но то, что мы должны еще суметь сделать, выглядит гигантским в сравнении с нашими сумбурными достижениями.

Почему так? Почему мы не можем преодолеть самих себя?

Потому что мы обнаруживаем, что даже к великим силам и возможностям, похоже, не прилагаются четкие инструкции о том, как ими пользоваться. Например, огромная база знаний о том, как ведет себя материальный мир, лишь убеждает, что этому поведению, похоже, свойственно своего рода отсутствие смысла. Естественные науки не изучают непосредственно добро и зло как таковые.

Во все эпохи нашего прошлого люди пытались постичь смысл жизни. Они пришли к выводу, что, если нашим действиям можно было бы придать некую направленность или смысл, высвободились бы великие человеческие силы. Таким образом, на вопрос о смысле всего этого давалось очень много ответов. Но ответы были все самые разные, и приверженцы одного ответа с ужасом смотрели на деяния приверженцев другого – с ужасом, потому что, с несовпадающей точки зрения, весь огромный потенциал гонки направлен в ошибочный глухой тупик. Фактически именно из истории жутких чудовищ, сотворенных ложными убеждениями, философы поняли бесконечные и поразительные, по всей видимости, способности человечества. Мечта должна найти открытый канал.

Каков тогда смысл всего этого? Что мы можем сказать, чтобы снять покров с тайны бытия?

Если мы учтем всё – не только то, что знали древние, но и всё то, что знаем сегодня мы и чего они не знали тогда, – то, полагаю, мы должны признаться честно: мы не знаем .

Но в этом признании мы, вероятно, и нашли открытый канал.

Эта идея не нова; это идея века разума. Это философия, которой руководствовались люди, создавшие демократию, при которой мы живем. Идея, что никто на самом деле не знает, как руководить правительством, привела к идее, что мы должны организовать систему, с помощью которой новые идеи можно разработать, испытать и в случае необходимости отбросить с появлением более новых идей, – система проб и ошибок. Этот метод стал результатом того, что в конце восемнадцатого столетия наука уже проявила себя как процветающее предприятие. Даже тогда людям с активной социальной позицией было ясно, что открытые возможности – благо и что сомнение и дискуссии необходимы для движения вперед, в неведомое. Если мы хотим решить задачу, которую никогда прежде не решали, нам следует оставить дверь в неведомое приоткрытой.

Мы находимся в самом начале эпохи рода человеческого. Нет ничего иррационального в том, что мы пытаемся решать проблемы. Но впереди десятки тысячелетий. Наша обязанность – делать то, что мы можем, изучать то, что мы можем, улучшать решения и передавать их дальше. Наша обязанность – оставить людям будущего свободу действий. В бурной молодости человечества мы можем совершить серьезные ошибки, которые способны надолго остановить наш рост. Именно это мы и сделаем, если скажем, что у нас уже есть ответы, – у нас, таких юных и невежественных. Если мы подавим все дискуссии, всю критику, объявив: «Вот ответ, друзья мои; человек спасен!» – то мы надолго обречем человечество на цепи авторитета, ограниченного пределами нашего нынешнего воображения. Такое делали уже и прежде, слишком много раз.