Патрик Дж О’Рурк - Адам Смит «О богатстве народов»

У нас есть все основания интересоваться личной жизнью Адама Смита. Но есть две проблемы. Первая проблема — сам Смит. Он не вел дневник. Его переписка сохранилась обрывочно, потому что он не озадачивался коллекционированием и сохранением писем, которые писал или получал. Он сжег свои школьные записи. У него не было подобострастного обожателя, который бы записывал каждое его слово. И он не вел блог.

Вторая проблема — это мы и то, что и как мы привыкли узнавать о великих людях и тех, с кем пересекались их жизни. Например, биография Линдона Джонсона велась чуть ли не в реальном времени с начала его активной политической карьеры, и чтобы прочитать сие писание, нужно потратить времени не меньше. Но что нам это дает? Человеческая душа постижима лишь для Бога, и мы все равно не узнаем о тайнах духовной жизни человека, сколь пространно он не изливался бы в дневниках и каким бы толстым ни был посвященный ему том из серии «Жизнь замечательных людей».

Дело в том, что «личность» в восемнадцатом веке еще не была изобретена. Коперниканский взгляд на космос уже был принят, и Земля больше не считалась центром Вселенной, но романтический неоптолемейский взгляд на космос тоже еще не вошел в моду: собственная персона еще не заняла место земли, вокруг которой вертелось бы все остальное. Комплект причуд и характерных черт, которые отличают одного человека от другого, не считался в высшей степени важным. В 1700-х слово «личность» означало, преимущественно, просто тот факт, что речь идет об одушевленном лице, а не о вещи. Тот смысл этого слова, в котором мы понимаем его сейчас, как принято считать, ввел в моду и широкое обращение философ-трансцецденталист Ральф Уолдо Эмерсон.

Что было у человека восемнадцатого века, так это характер. Если он вообще обладал какими-либо выделяющимися индивидуальными качествами, то характер единственно считался достойным упоминания. А самым лучшим, по всей видимости, считался характер скучный: «Порок всегда капризен; добродетель всегда постоянна и упорядочена», — писал Смит в «Теории нравственных чувств». По мнению Смита, «различие между человеком принципа и чести и недостойным человеком в том… что один остается верен, во всех случаях, уверенно и непоколебимо, своим убеждениям и ценностям, и на протяжение всей жизни руководствуется ими в своих поступках. Другой же действует по-разному и случайно, в зависимости от того, какое настроение, склонность или интерес преобладают в данный момент».

Так что, с точки зрения Адама Смита, почти каждого современного человека можно назвать недостойным. Неудивительно, что столь многие из самых почитаемых — и несовременных — людей восемнадцатого века не «оживают на страницах» для нас, современных. Впрочем, некоторые — как Руссо — оживают так хорошо, что их и сегодня хочется прикончить. Ричард Брукхизер отлично описал, что подразумевалось под характером человека в его биографии Джорджа Вашингтона «Отец-основатель»:

«Мы беспокоимся о нашей аутентичности — являемся ли мы “на самом деле” теми, за кого себя выдаем. Американцы восемнадцатого века гораздо больше интересовались внешней историей и были менее склонны прокладывать бездну между внешним и внутренним миром человека. “Характер” был ролью, которую каждый играл и вживался в нее, также подразумевая и то, что эта роль всегда оценивалась другими. Это было и представление и рецензия в действии. Каждый человек обладал характером, то есть каждый был действующим характером, как персонаж на сцене».

Характер Адама Смита — почти как у Фреда Мерца в «Я люблю политическую экономию» — был настолько постоянным, упорядоченным и скучным, что он мог бы стать истинным образцом для подражания в глазах любого сторонника его идей и взглядов. Смит прожил большую часть своей взрослой жизни со своей матерью-вдовой, Маргарет Дуглас Смит, и незамужней кузиной Джанет Дуглас. Обе они нежно любили Адама, и он их тоже. Вот, в общем-то, и все.

Признание Смита о его чувствах к матери в письме, рассказывающем его другу и издателю Уильяму Стрэхану о ее смерти в возрасте девяноста лет, определенно не годится для каких-нибудь сенсационных мемуаров двадцать первого века: «Человек, который, я уверен, любил меня больше, чем кто-либо другой любил или будет любить; и кого я сам любил и уважал больше, чем кого бы то, когда бы то ни было».

Только один анекдот из домашней жизни Смита дошел до нас — благодаря сэру Вальтеру Скотту, который был тогда студентом. Как рассказал Скотт, однажды во время чая, Смит привел свою кузину Джанет «в полное смущение тем, что, невзирая на ее настойчивое приглашение присесть за стол, ходил и ходил кругами… и останавливался, только чтобы стащить кусочек сахара из сахарницы, которую многоуважаемая кузина была вынуждена в конце концов поставить к себе на колени, чтоб сохранить от самого неэкономичного расхищения». Впрочем, сэр Вальтер Скотт и знаменит тем, что мог сделать историю из чего угодно.

Когда Смиту было около пятидесяти пяти, он взял в свой дом на воспитание и содержание девятилетнего Дэвида Дугласа, сына другой кузины. Скейтборды, телевидение и компьютерные игры еще не изобрели: Смит пользовался этим и давал Дэвиду уроки. (Хотелось бы надеяться, что на «Колебания в стоимости серебра в течение последних четырех веков» не делался особенный упор.) Дэвид Дуглас стал наследником Смита. В противоположность знакомым нам историям о наследниках знаменитостей, Дуглас вел достойную жизнь, заслужил признание и впоследствии взошел на скамью парламента Шотландии как лорд Рестон.

Нет никаких свидетельств, обвиняющих Адама Смита в безответственности, обмане, непорядочности или хотя бы в том, что он немного перебрал на светском рауте. Зато есть немало свидетельств противоположного характера. Например, когда Смит отказался от профессорской должности в Глазго, чтобы стать наставником юного графа Бэклу, и ушел посреди учебного семестра, он пытался возвратить студентам заплаченные ими деньги. Студенты так любили его, что никто из них не хотел принимать возмещение. Смит упрашивал: «Вы не должны отказывать мне в этом удовлетворении; нет, джентльмены, вам не стоит этого делать». Потом он схватил ближайшего молодого человека за курточку и сунул деньги ему в карман».

Смит получил пожизненный пансион за наставничество графа Бэклу, который впоследствии называл его «друг, которого я любил и уважал не только за его блестящие таланты, но и за все личные добродетели». Годы спустя граф помог Смиту получить правительственную должность, и Смит ответил на это предложением отказаться от своего пансиона. Единственным способом, которым граф мог отговорить Смита от этого пункта чести, было обращение к более личному пункту ее же. Как Смит объяснил в письме другу, «на это граф ответил мне… что я принял в расчет лишь то, что отвечало моей собственной чести, но не принял в расчет то, что пристало его; и что он никогда бы не хотел навлечь тень подозрения, что помог своему доброму другу получить службу, чтобы освободить себя от уговоренного долга».