Патрик Дж О’Рурк - Адам Смит «О богатстве народов»

Но это доверие «естественной аристократии» привела Смита к опасной, я бы даже сказал, латиноамериканской линии рассуждения:

«Там, где военные силы находятся под командованием тех, кто в большой степени заинтересован в поддержке гражданских властей, потому что они сами во многом эту власть разделяют, постоянная армия не может представлять опасность для свободы народа… Но та безопасность, которую это дает правительству, может вызывать, без всякой очевидной причины, особого рода ревность, которая, в некоторых современных республиках, похоже, стоит за действиями антиправительственных активистов, во все времена решительно готовых побеспокоить мирную жизнь других граждан».

Очень сложно представить Адама Смита, пишущего такую бессмыслицу о морали и экономике. Где же его невидимая рука, держащая дирижерскую палочку? Ведь Смит поставил во главу безупречного Беспристрастного Наблюдателя. Он блестяще описал, как естественные свободы работают в нашей этике и кошельках. Почему его не посетила идея, что те же самые свободы могут работать в кабинке для голосования? Составляя свой рецепт для политической кухни, он, похоже, сам того не заметив, заменил органическую естественную свободу на обработанную сомнительными препаратами и генно модифицированную «естественную аристократию».

Но критиковать в этом Смита также бессмысленно. После двухсот тридцати с лишним лет опыта мы сами все еще толком не знаем о демократии. Мы открыли, что она работает. Но если вы сравните страны с высочайшим уровнем демократии со странами, в которых нет демократии, но наличествует высочайший уровень всех других вещей, которые мы ценим — они точно такие же. Попытка всеобъемлющего анализа деятельности любого демократически избранного правительства неизбежно ставит перед сложнейшей загадкой — почему она работает? Хотя каждые демократические выборы в довольно мрачных тонах иллюстрируют то, как она работает. Может быть, благодаря разнообразию в проявлениях идиотизма, мы, люди, уравновешиваем друг друга? А может быть те, кто добивается политической власти, все же существенно отличаются от прочих паразитов и хищников — тем, что гораздо хуже не тогда, когда их много, а тогда, когда их мало.

Политика в маленьких дозах может сделать жизнь лучше — примерно таким же образом, как принятие маленьких порций яда каждый день, как утверждают, сделало понтийского царя Митридата нечувствительным к яду. Но все же политике самой по себе не находится места в проекте по улучшению жизни. Политика — совершенно иной проект. Похоже, Смит все-таки знал это. В «Теории нравственных чувств» он ясно высказался о необходимости различения морали и политики:

«Может ли правительство сделать людей счастливее, научив мудрости и добродетели? Боюсь, что ни одно правительство на свете не способно восполнить недостаток таковых».

Смит выступал за различение — и разрыв всех связей — между экономикой и политикой в «Богатстве народов»:

«Низменную жадность и монополизирующий дух торговцев и производственников, которые ни при каких условиях не должны быть правителями человечества, хотя это, возможно, и не может быть исправлено полностью, все же необходимо стремиться пресекать и ограничивать их амбиции только сферой собственных дел».

Подводя неутешительный итог, Смит был краток:

«Насилие и несправедливость правителей человечества — это древнейшее зло, от которого, я боюсь, человек навряд ли сможет когда-нибудь отыскать целебное средство».

Адам Смит признавал только одно средство от насилия и несправедливости со стороны правителей человечества — чтобы человечество правило само собой. Он не предлагал нам демократическим путем выбирать лидеров — они все равно оказываются преступными и несправедливыми. И еще дураками. Которые не прочь завалиться на правительственный диван с кем-нибудь из персонала. И вместо того чтобы решать жизненно важные для нации вопросы, они так и валяют дурака, слушают своих бестолковых и несущих бред политических консультантов и, улыбаясь от уха до уха, знай себе фотографируются с другими знаменитостями. Чего же Смит хотел от нас? Он просто хотел, чтобы мы включали все наши умственные и физические способности и относились к правителям человечества так, чтобы в случае несправедливости и беспредела без зазрения совести и в мгновение ока оставлять их в их грязных замках бросать на пол куриные кости.

И в этом, и во всем другом философия Смита была твердо основана на практической реальности. Его интересовали те мысли, которым можно было найти непосредственное применение. «Теория нравственных чувств» и «Богатство народов» обогащают читателя скорее рабочими, практическими, чем онтологическими (что бы это ни значило) идеями. Однако это вовсе не то же самое, как если бы на семинаре по философии мы бросили в урну «Критику чистого разума» Иммануила Канта и стали бы критиковать мою младшую сестру за то, что она стала встречаться с этим мерзким и грязным байкером.

Нет, Смит все же был философом. «Нравственные чувства» и «Богатство» не предлагают готовой практической программы ни для морали, ни для экономики, ни для политики, но они могут предложить нам программу для практического мышления.

По одному из определений (взятому мной из словаря), философия — это «совокупность личных идей и умозаключений». (И, между прочим, приходится дочитать аж до пункта 4а, чтобы встретить хоть одно применимое определение сего предмета.) У нас нет особой нужды интересоваться совокупностью идей и умозаключений человека, который чинит нам машину, если только он не пришел к умозаключению ее угнать или залить клея в карбюратор. Личная жизнь механика — или даже президента — это «не нашего ума дело». Но если речь идет о философе — все-таки приходится признать, что его жизнь, скажем так, занимает в его деле не последнее место. У нас есть законное право интересоваться, какие экзистенциальные переживания и события привели Адама Смита к его идеям и умозаключениям, или наоборот. Да, жизнь человека не подтверждает истинность его мыслей. Но жизнь может быть свидетельством и вещественным доказательством испытания его мыслей в деле.

Особой важностью это свидетельство обладает в случае философов, которые отдаются какой бы то ни было свободе и испытывают эту свободу своей жизнью. Например, Жан-Жак Руссо, столь почитаемый восемью или девятью поколениями романтиков и радикалов. Автор сочинения «Об общественном договоре» на протяжении тридцати лет жил с неграмотной прачкой, причем обращался с ней крайне скверно, а их пятеро детей были отданы в сиротский приют сразу после рождения, и Руссо даже не удосуживался дать им имена. И Смит однажды выразил дань почтения Руссо, в одной из бесед с гостями сказав, что «его сочинения притягательны эмоциональностью и силой умозаключений, Руссо ведет читателя к разумности и истине». Хотя в другой раз в письме из Парижа Дэвиду Юму Смит высказывался о Руссо как о «лицемерном педанте», говоря Юму: «Я полностью убежден, что Руссо — великий пройдоха… и рано или поздно это каждому станет понятно». Так или иначе — вряд ли Смит позволил бы себе быть ведомым Руссо или кем бы то ни было еще, к разуму, истине, или чему бы то ни было, без оглядки и многократной критической проверки карты местности. В отличие от Руссо, Смит никогда бы не изрек: «Все в мире в корне зависит от политики».