Книга, обманувшая мир

Все это, высказанное задним числом, после смерти Твардовского, являлось настолько вызывающим и глубоко аморальным по своей сути, что не могло остаться без почти мгновенных гневных отповедей со стороны друзей и близких Твардовского. {111}

Необходимо заметить, что Солженицын, ведя вокруг Твардовского скрытые маневры, всячески эксплуатировал свой образ «матерого зэка» и откровенно щеголял им для морального давления на редактора «Нового мира». Особенно характерно его экзальтированное письмо, посланное Твардовскому в 1969 г.:

«…Мои навыки — каторжанские, лагерные. Без рисовки (!) скажу, что русской литературе я принадлежу не больше, чем русской каторге, я воспитался там, и это навсегда. И когда я решаю важный жизненный вопрос, я прислушиваюсь прежде всего к голосам моих товарищей по каторге, иных уже умерших, от болезни или пули, и верно слышу, как они поступили бы на моем месте…»

И эти патетические фразы писал человек, фактически не коснувшийся «русской каторги» как таковой, — являвшийся основное время своего восьмилетнего заключения так называемым «лагерным придурком»! И «товарищи» здесь все выдуманы: никогда не имел вечно скрытный Солженицын настоящих друзей в лагере, да и после! Очевидно, что писатель уже тогда настолько глубоко вошел в срежиссированный им самим образ «главного эзка» страны, что потерял всякую меру. Явственно ощутимо, что это письмо — едва ли не открытая самопрезентация автора «Архипелага ГУЛАГ» (завершенного и переправленного еще летом 1968 г. на Запад), где он заявлял, что он «говорит за Россию безъязыкую»…

Демагогическое «переигрывание» Солженицына здесь настолько наглядно, что остается только гадать, мог ли верить подобным велеречивым заявлениям Твардовский. По всей вероятности, уже нет. К тому времени доверие редактора «Нового мира» к своему «крестному сыну» резко пошло на убыль. Об этом лучше всего свидетельствуют дневники Твардовского, его «рабочие тетради», начавшие публиковаться лишь в 2000-е гг. и впервые открывшие (наряду с «Новомирским дневником» А. И. Кондратовича, изданным еще в 1991 г.) подлинный характер их взаимоотношений.

Уже после истории с «Кругом первым» в 1965 г. Твардовский пришел к выводу, что Солженицын — «скрытый самодум», стремящийся «удрать» {112} . Не нравилась Твардовскому и «говорливость» Солженицына, т. е. его безудержное красноречие, стремление разговорами на различные отвлеченные темы (в которых он всегда был большим мастером) уйти от сути проблем, которые ставил перед ним редактор «Нового мира». В это же время у Твардовского возникает твердое убеждение, что в поведении Солженицына кроме мании преследования налицо явные признаки мании величия — он не раз повторяет простонародную фразу, что после первоначальной громкой славы у его подопечного писателя «темечко не выдержало» {113} .

На заседании Секретариата СП СССР в марте 1967 г. Твардовский вынужден был публично признать, что ему не нравится склонность Солженицына к «саморекламе». Еще более усилилось охлаждение после громкой истории с письмом Солженицына IV съезду писателей и демонстративного, не раз проявленного им равнодушия к судьбе журнала, который делал так много для его возвышения.

Кстати будет привести несколько деталей, касающихся письма Солженицына съезду писателей. Согласно его собственным признаниям в «Теленке», он «придумал» это письмо зимой 1967 г. в своем «укрывище» в Эстонии, где писал «Архипелаг», а затем размножил письмо в количестве 250 экземпляров и разослал самым разным писателям, а также и на Запад. По его красноречивейшему признанию, «это была комбинация (курсив наш. — В. Е. ), утвердившая меня, как на скале. Ведь Запад не с искаженного “Ивана Денисовича”, а только с этого шумного письма выделил меня и стал напряженно следить…» {114} .

Несомненно, что эта проговорка сверхэгоцентричного автора — наивысшая точка его саморазоблачения! Методы Солженицына (комбинаторские, заставляющие вспомнить не только героев Гоголя, но и героя И. Ильфа и Е. Петрова Остапа Бендера) обнажены здесь настолько, что они даже не нуждаются в моралите: мы наглядно видим, какими ловкими путями писатель, возомнивший себя уже тогда «вершителем судеб мира», стремился одурачить как советских писателей, так и западное общество, дабы оказаться первостепенной фигурой Мирового Театра.

Неудивительно, что при столь глобальных планах писателя «Новый мир» отходил далеко на периферию его сознания, а Твардовский, который якобы «исказил» «Ивана Денисовича», превращался в «отработанный материал». Эта тенденция прослеживается во все более кратких визитах Солженицына в редакцию журнала, где он старается основное время проводить не «наверху» (на втором этаже здания, где был кабинет Твардовского), а «внизу», где располагались отделы прозы и критики и где среди «молитвенно-коленопреклоненных» женщин-сотрудниц будущий автор «Теленка» черпал основные новости (попросту — сплетни) о Твардовском.

Эти визиты «вниз» и это отстранение от «верха» невозможно было скрыть. Тем более, что все это перемежалось с постоянными контактами Солженицына с западными журналистами, о которых (по публикациям и их резонансу) редактор «Нового мира» узнавал последним…

В итоге после всех неудачных попыток выйти на откровенный разговор и осознания того, что открытость и теплота человеческих отношений — не удел Солженицына, Твардовский (в декабре 1967 г.) признается в своем дневнике: «Его я уже просто не люблю».

О причинах этой отчужденности, пожалуй, точнее всего написал А. И. Кондратович, бывший свидетелем терзаний Твардовского: «Откровенность, искренность во взаимоотношениях он ценил выше всего. Солженицын не был с ним искренен — и это А. Т. тяжело переживал. В известной мере переживал как предательство, а что может быть тяжелее этого» {115} .

В сущности, двойная игра, которую вел Солженицын с «Новым миром» (сначала в связи с романом «В круге первом», а затем с «Раковым корпусом» — обе эти вещи писатель одновременно с предложением журналу целенаправленно продвигал на Запад), имела провокационный характер: используя «Новый мир» и Твардовского как свой «щит», Солженицын вольно или невольно разжигал подозрения у власти к журналу и его редактору. Известно, что с середины 1960-х гг. гонения на «Новый мир» резко усилились, а сам Твардовский в этот период стал предметом внимания КГБ. Непосредственная причина этого — поддержка журналом Солженицына, который к тому времени сделался главной медийно-литературной фигурой на Западе и все более открыто заявлял свою антисоветскую позицию. Все это отражалось на положении журнала, который оказывался в двусмысленной политической ситуации: ведь каждый шаг в поддержку автора «Ивана Денисовича» бил по самому журналу! Горькое осознание этой печальной истины было запечатлено, несомненно, в той итоговой формуле, которую вывел Твардовский для характеристики отношений «Нового мира» с Солженицыным: «Мы его породили, а он нас убил». (В узком мужском редакционном обиходе по поводу этого цитировались и строки Р. Бернса в переводе С. Маршака: «Вскормил кукушку воробей, / Бездомного птенца, /А он возьми да и убей / Приемного отца».) {116}