Книга, обманувшая мир

А пока подведем маленькие итоги. В свое время Р. Барт иронически писал о людях, «слишком густо обросших знаками». Это можно отнести и к Солженицыну: его образ семиотически очень неоднозначен, можно сказать — многолик. Неудивительно, что и его главная книга «Архипелаг ГУЛАГ» необычайно многолика. Для кого в первую очередь писал ее неистовый, сверхвозбужденный автор, читателям теперь, наверное, предельно понятно. А о том, как он ее писал — в следующей главе, в которой тоже никак не обойтись без «показаний» Шаламова.

Вначале внесем важную поправку в хронологию создания «Архипелага». Сам автор всегда датировал начало работы над ним 1958-м годом. Эту дату, без всякой критики, воспроизводит и Л. Сараскина. Между тем, никаких данных даже о предварительной работе над «энциклопедией лагерной жизни» (первых набросков, плана, заготовок, не говоря уже о вариантах названия) [87]на сегодняшний день не опубликовано. В таких случаях возможно говорить лишь о возникновении замысла вещи, а отнюдь не начале ее создания, не так ли? С учетом того, что Солженицын был большим специалистом по запуску легенд-апокрифов о своей жизни, можно предполагать, что дату он сдвинул назад вполне сознательно — чтобы придать еще больше весомости своему «пионерству», а заодно — чтобы затушевать тот факт, что в действительности идея книги была самым непосредственным образом связана с выпавшей ему громадной неожиданной удачей или, лучше сказать, с громадным уловом…

Он пришел, как чудо, после исторической публикации «Ивана Денисовича» в «Новом мире», сразу сделавшей автора не только самым знаменитым писателем, но и самым востребованным в СССР адресатом почтовой связи. [88]Огромный поток откликов на повесть, в основном от бывших лагерников, шел в «Новый мир» (часто на имя Твардовского), и редакция, как было принято, пересылала все автору. «Зэки писали, несли и рассказывали», — скромно отмечал Солженицын в «Теленке», забывая подчеркнуть, что это был потрясающий подарок судьбы, коренным образом перевернувший его жизнь и планы, заставивший радикально переоценить свои перспективы и возможности в «лагерной теме». Основной поток бандеролей с вложением личных воспоминаний читателей — бывших заключенных пришелся уже на вторую половину 1963 г., т. е. после разговора Солженицына с Шаламовым с сетованиями на недостаточность своего лагопыта. Отныне ситуация перевернулась, и этот опыт в его собственных глазах резко возвысился! И всё — под влиянием нежданного, воистину драгоценного «улова».

Цифра 227 уже стала легендарной — столько людей, по утверждению Солженицына в его предисловии к первому изданию «Архипелага», дали ему материал для книги в своих рассказах, воспоминаниях и письмах. Всем им он выражал свою благодарность, поначалу не раскрывая их имен, а потом постепенно раскрывая — сначала в «Теленке», в главе «Невидимки» и дополнениях к ней, увидевших свет в том же «Новом мире» в 1991 гг., а затем уже в новых российских изданиях «Архипелага» в 2000-е гг… Следует напомнить, что в последней авторской редакции Архипелаг 2006 (она представлена в Интернете) цифра 227 увеличилась до 257 и приведен полный алфавитный список имен, снабженный заголовком: «Свидетели Архипелага, чьи рассказы, письма, мемуары и поправки использованы при создании этой книги». В этом списке, на соответствующую букву, фигурирует и «Шаламов Варлам Тихонович». К этому неожиданному и парадоксальному факту мы еще обратимся, а пока остановим внимание на еще одном чрезвычайно важном высказывании Шаламова, связанном непосредственно с «технологией» создания книги Солженицына:

«Я никогда не мог представить, что может в двадцатом столетии появиться художник, который может собрать воспоминания в личных целях».

Пожалуй, Шаламов был единственным человеком (в том же двадцатом столетии, а также и в нынешнем), кто выразил подобное удивление и тем самым поставил под сомнение вопрос об этической правомерности самой идеи «Архипелага» и ее рабочего метода — использования чужих, в сущности, материалов (во всяком случае, не принадлежавших писателю по праву) для создания собственного авторского произведения. Можно сколь угодно обвинять Шаламова в наивности или в максимализме, но нельзя отрицать, что он имел все основания для подобного удивления и возмущения, поскольку сам никогда бы не стал заниматься такими вещами. Недаром он употреблял здесь слово «художник» — оно, как можно понять, проводит для него границу между задачами искусства и иными, явно внехудожественными задачами, на которые ориентируется Солженицын.

Но недоумение Шаламова все-таки не наивно. Зададимся простым вопросом: как обычно поступают благовоспитанные люди (взращенные, скажем, на моральных правилах XIX в.) с поступившими к ним чужими рукописями? Они либо возвращают их благодарно после ознакомления владельцам, либо — если ситуация того не требует — хранят их у себя до возможного издания под именами или псевдонимами авторов. Примерно так поступил А. И. Герцен, издавший за границей, в Лондоне, знаменитые сборники «Голоса из России». Неужели возможно представить, чтобы Герцен начал «нашпиговывать» свой мемуарный шедевр «Былое и думы» какими-нибудь записками посторонних людей? Пусть «Архипелаг» Солженицына был книгой другого жанра (и другого назначения), но кто скажет, что подобная постановка вопроса здесь не имеет смысла?

Как бы то ни было, проблема, затронутая Шаламовым, при всей ее болезненной остроте не может быть обойдена. То, что Солженицын (а вслед за ним и многочисленные читатели) считали само собой разумеющимся, естественным — использовать в книге присланные или переданные материалы, — на самом деле представляет собой весьма напряженное поле противоречий, не только морально-этических, но и юридических. В связи с этим заметим, что сама формулировка Солженицына «дали мне материалы» очень уклончива. «Подарили» — было бы другое дело. Но во всех ли рукописях, полученных писателем, были слова «дарю» и «используйте по личному усмотрению»? Увы, есть основания сомневаться в этом.

Из 227 (или 257) «соавторов» «Архипелага» были те, кто еще при своей жизни имел возможность прочесть первые издания книги и сравнить переданные (или рассказанные) сведения с их авторской переработкой. Среди них такая уникальная личность, как Μ. П. Якубович, правнук известного декабриста, в 1920-е гг. работавший в советских учреждениях, осужденный в 1931 г. по процессу так называемого «Союзного бюро меньшевиков» и проведший в тюрьмах, лагерях и ссылках более двадцати лет. В 1966 г. в Москве (куда приезжал из Казахстана добиваться своей реабилитации) он встречался с Солженицыным, рассказывал ему о процессе и всех своих испытаниях, включая пытки, применявшиеся во время следствия. При этом Якубович передал писателю и копию своего письма в Генеральную прокуратуру СССР, где прямо говорилось об истязаниях подследственных. Каково же было его возмущение, когда в первом, парижском издании «Архипелага» 1973 г., доставленном ему в дом инвалидов, он прочел в главе «Закон созрел» о том, что добровольно согласился давать ложные показания «для пользы дела» [89].