Книга, обманувшая мир

На этом фоне публикация в «Новом мире» (1991, № 9 — заметим, номер вышел сразу после «августовской революции») большой подборки читательских откликов под названием «“Архипелаг ГУЛАГ” читают на родине» выступала тоже как некая дежурная пропагандистская акция, ибо все отклики — положительные и отрицательные — были здесь тщательно сбалансированы. В отрицательных подчеркивалось возрастное и социальное положение авторов («ветеран труда», «грузчик» и пр.), а в положительных — принадлежность к репрессированным либо к научным сферам. Тенденциозность новомирского отбора ярко оттеняет тот факт, что в подборку не вошли наиболее критичные письма Р. Красновского и А. Жукова, опубликованные ранее в «Независимой газете» и опровергавшие историю Кенгирского восстания, как она была изложена Солженицыным. Единственный отклик с реальной критикой «Архипелага», принадлежавший Г. Климовичу, в итоге все-таки вошел в новомирскую подборку, однако главная идея автора («в книге допущены многочисленные неточности», «в дополнение к “Архипелагу” должны быть изданы воспоминания бывших лагерников») так и повисла в воздухе. И это несмотря на заверение редакции, что такой том воспоминаний «уже подготавливается нами к печати» {161} . Причины отказа от этой идеи вполне понятны: какие еще могут быть комментарии и дополнения к тексту, признанному «священным»?..

К сожалению, этой тенденции стала придерживаться и историческая наука. На рубеже 1980-1990-х гг. лишь немногие советские историки позволяли себе выступать против провозглашенного властями принципа «деидеологизации науки», который фактически открывал дорогу всякого рода конъюнктурщине, вульгаризации и фальсификации исторического прошлого, т. е. всему тому, что исходило от Солженицына.

Как известно, еще осенью 1988 г. была собрана группа историков, которая должна была написать новую историю КПСС. В неё вошли известные учёные П. В. Волобуев, Ю. А. Поляков, В. П. Данилов, В. И. Старцев, Г. 3. Иоффе, В. Т. Логинов, С. В. Тютюкин, Е. Г. Плимак — без сомнения, эта группа включала в себя лучшие кадры тогдашней советской исторической науки. Помимо прочего, А. Н. Яковлев, лично курировавший работу группы, обещал этим историкам доступ в закрытые ранее архивы, однако обещания не сдержал {162} .

Работа группы затягивалась, от работы с ней был отстранён Институт марксизма-ленинизма, одновременно А. Н. Яковлев заблокировал издание в ИМЛ популярной книги по истории партии. Затем последовала попытка вовсе разогнать ИМЛ, а Идеологический отдел ЦК не просто отдал инициативу в руки «демократической прессы», но и фактически мешал (блокируя доступ в архивы) полноценным научным исследованиям и дискуссиям.

На очередной встрече историков — участников группы с А. Н. Яковлевым они получили определённое указание: «Нам не надо ставить перед собой задачу способствовать стабилизации ситуации», — хотя именно в это время, по словам Г. 3. Иоффе, «трудно уходили мы от одной исторической лжи, а уже накатывала другая. Демократическая пропаганда действовала расчетливо. <���…> Из почти вековой истории большевизма вырывался Сталинский период с его репрессиями и террором и накладывался на всё предыдущее и последующее. Целенаправленный поиск всего отрицательного шёл с нарастающей силой» {163} .

Вместо новой истории РСДРП-РКП(б) — КПСС (во всей ее суровой правде) обществу предлагалась консервативная концепция Октябрьской революции, взятая напрокат у Солженицына и идеологов «белого движения», сдобренная при этом повсеместным изданием бульварной эмигрантской антибольшевистской литературы. В итоге под прикрытием лозунга «деидеологизации науки» шло массированное утверждение новой идеологии, представлявшей некий симбиоз реставрированных буржуазных и православных идей, а главной целью этих усилий являлось стремление представить весь советский период как «черную дыру» в истории России.

Горький вывод в связи с этим сделал В. Т. Логинов: «Сперва справедливо и резко были осуждены преступления Сталина и созданной им системы. Но вскоре оказалась карикатурной и облитой грязью сама народная история, приходящаяся на время сталинщины. Многие публицисты и историки, похоже, вернулись к главной методе средневековой историографии — писать и понимать историю народов как историю правителей. И коль правитель плох, то плохи и эпоха, и народ, который жил в стране в то время» {164} .

Многие авторитетные историки заявляли о недопустимости того, чтобы отечественная наука плясала под дудку Солженицына и западной советологии, получившей неожиданную легализацию в еще сохранявшемся Советском Союзе. Как вспоминал Г. 3. Иоффе, в апреле 1991 г. «в новом роскошном “Президент-отеле” на Якиманке состоялся международный симпозиум о Ленине и ленинизме. Выделялся американский историк Р. Пайпс, который при Рейгане состоял его спецсоветником по русским делам. Раньше его числили по разряду самых злостных “фальсификаторов истории”. Теперь постаревший, но не изменивший своих взглядов Пайпс, казалось, чувствовал себя победителем. <���…> “Пайпсизм” становился чуть ли не образцом исторической правды в интерпретации российских событий конца XIX — начала XX века. Вчерашние “фальсификаторы” на глазах превращались в носителей исторической истины» {165} .

Следует заметить, что хотя Р. Пайпс имел ряд серьезных разногласий с Солженицыным по вопросам истории России и СССР, они сходились в главном — в непримиримом доктринальном антикоммунизме. Эта связка западной советологии и отрицания советского строя Солженицыным, его «Архипелагом ГУЛАГ», стала, в сущности, базисом для утверждения представлений о советском государстве как исключительно «тоталитарном», возникшем в результате действия «злых сил» («большевизма»), не способном к эволюции и нуждающемся лишь в кардинальной ломке. Подобные представления широко распространялись «демократической» прессой и приводили к постепенной атрофии (как у властей, так и у определенной части общества) понятий государственной чести и чувства исторической объективности — в стране началась, по точному выражению М. Я. Гефтера, «эпидемия исторической невменяемости» {166} . Эта «эпидемия» фактически шла параллельно с «солженизацией всей страны» [112]и ею обуславливалась.

Пожалуй, ярче всего это проявилось в резком возвеличении (под непосредственным воздействием произведений Солженицына) фигуры П. А. Столыпина как исторической альтернативы В. И. Ленину, что символизировало в политическом плане не только отказ от социалистических ценностей, но и наметившуюся тенденцию к полной реабилитации русского великодержавного национализма и института частной собственности. Причем в последнем аспекте особый упор делался на сельском хозяйстве — на абсолютно необъективном и внеисторичном сравнении эффективности американского фермерства и советского коллективного хозяйства. В этот период, с подачи известного талантливого публициста Ю. Черниченко, стала распространяться его хлесткая фраза о советских колхозах (сельхозартелях) как якобы об «агроГУЛАГе» (видно, что автор этой фразы сделался страстным апологетом Солженицына). Эта метафора Ю. Черниченко, как ни странно, нашла вполне прагматичных сторонников в партаппарате ЦК КПСС, строившем планы по реформированию сельского хозяйства путем внедрения частной собственности на землю и ликвидации колхозов. На этот счет есть одно яркое свидетельство. Выдающийся историк-крестьяниновед В. П. Данилов, который был включён в состав комиссии ЦК КПСС по вопросам аграрной реформы, формальным руководителем которой считался М. С. Горбачев (фактическим был Е. С. Строев), рассказывал, как проходила встреча Горбачева с комиссией в августе 1990 г.: