Лев Кокин - Пути в незнаемое

— А по-моему, ваш бред — очень полезная вещь. Это некоторые условные символы, аналогии, рабочие модели, которые облегчают оперирование сложными понятиями. Мы все, в той или иной степени, пользуемся ими. Такие образы — не оформившиеся, не осознанные до конца — и есть основа интуиции. Они подсказывают иногда гораздо больше, чем ясные и конкретные формы.

— Может быть, это и так… Но в результате всех своих рассуждений я, кажется, пришел к совершенно еретическим мыслям насчет принципа причинности.

— Интересно, как вы это себе представляете?

Я объяснил, что, по-видимому, нельзя с определенностью говорить о сохранении или несохранении причинной связи в явлениях микромира. Мне казалось, что принцип причинности в квантовой механике оказывается двойственным, ибо в нем, как в зеркале, отражается двойственная, корпускулярно-волновая природа материи. Если трактовать данное явление с корпускулярной точки зрения, то принцип причинности, понимаемый как строгий детерминизм, должен быть отброшен, он не имеет места — это прямо следует из соотношений неопределенности Гейзенберга. Но если интерпретировать физическое явление с позиции волн, то принцип причинности соблюдается — волновая функция описывает состояние микрообъекта как в начальный, так и во все последующие моменты времени. Отсюда и следует, что двуликой природе материи соответствует такой же двуликий принцип причинности: одно и то же явление будет или не будет подчиняться этому принципу в зависимости от того, с какой позиции мы к нему подходим — с волновой или с корпускулярной.

Френкель задумался.

— То, что вы говорите, логично, но, по-моему, неправильно, вернее, неправомерно в той части, которая связана с индетерминизмом, вытекающим из корпускулярных представлений. Этими понятиями, по-видимому, вообще не нужно пользоваться.

— Почему?

— Мне кажется сейчас, что дуализм, о котором мы так много говорим, есть лишь следствие несовершенства наших представлений о материи, и прежде всего следствие корпускулярного облика, который мы ей придаем. Я все больше и больше склоняюсь к мысли, что от корпускулярных представлений следует решительно отказаться, поскольку они приводят к тому, что материя должна состоять из неизменных элементарных частиц, что, вообще говоря, неверно. Возьмите, например, возникновение и исчезновение электронов и позитронов при сохранении общей энергии. Это же прямо означает, что материя может существовать и в другой, некорпускулярной форме.

— Но что же тогда представляют собой различные частицы?

Яков Ильич объяснил, что частицы следует, по-видимому, понимать как кванты соответствующих полей. Он полагал, что в конце концов, несмотря на все неудачи, это позволит построить теорию материи, свободную от затруднений, связанных с ее дуалистической трактовкой. В частности, тогда очень просто и естественно решится вопрос о принципе причинности: теория, основанная на представлении о волнах, непрерывно распределенных в пространстве, позволит сформулировать принцип причинности, применимый к явлениям микромира.

— Значит, тогда все сведется к тому, что механический детерминизм или индетерминизм останется, так сказать, не удел, станет ненужным?

— Конечно. Это же очень старая форма принципа причинности, понимаемого как определение последовательности связанных событий, предложенная Лапласом еще в те времена, когда никто и понятия не имел о волновой механике. Но, к сожалению, наши твердокаменные мыслители, обожающие всякое старье, от которого несет нафталином и плесенью, возвели этот принцип в абсолют. И носятся с ним как с писаной торбой, награждая всех без разбора ярлыками идеалистов и реакционеров.

— Но ведь это, Яков Ильич, делается из самых добрых побуждений. Должен же кто-нибудь защищать идейную чистоту принципов.

— Побуждения тут, конечно, самые добрые, что и говорить… Но Ленин как-то очень метко заметил, что наибольший вред, который можно причинить какой-нибудь идее, — это под видом защиты довести ее до абсурда.

Френкель, натерпевшийся всяческих бедствий от нападок философов, выпятил нижнюю губу и сердито засопел.

— А Лапласов детерминизм попросту следует отбросить, и ничего, кроме пользы, от этого не будет, поскольку процессы, протекающие в микромире, имеют гораздо более сложный характер, не сводимый к простому механическому движению. И потом, следует строго определить, что мы понимаем под причинной связью, — это весьма существенный момент… В квантовой механике сейчас пока очень много спорного и неясного. Поэтому нужно искать новые пути для выхода из создавшихся затруднений, а не держаться за старое и отжившее. Из него, кроме застилающей глаза пыли, ничего извлечь не удастся… Вопрос о причинности, пожалуй, один из самых сложных. Вы приходите ко мне, мы побеседуем, и я расскажу вам, как представляется мне эта проблема. В последние годы я много думал над ней и собирался было написать статью, но время для этого сейчас самое неподходящее.

Френкель нахмурился и умолк.

Стало светлее. Мраморная богиня, стоявшая неподалеку на низком пьедестале, задумчиво смотрела на бледное северное небо, по которому потянулись легкие, чуть заметные полосы золотых облаков.

— В прошлом году, Яков Ильич, я прочитал статьи Эйнштейна и Бора о том, является ли полным квантово-механическое описание физической реальности. И надо сказать, сильно приуныл.

— Почему?

— Я одолел обе статьи одновременно и очень много размышлял над ними… Мне показалось, что я достаточно отчетливо понял, что хотели сказать и Эйнштейн и Бор. И в меру этого разумения мне пришлось сделать вывод, что прав Бор — его аргументация была вполне убедительной. Но ведь если я понял доводы Бора, то уж конечно они не остались неясными для Эйнштейна. А он, насколько я знаю, не изменил своего отношения к квантовой механике и его дискуссия с Бором продолжается. Так что же отсюда следует? По-видимому, только то, что мне, простому смертному, недоступно содержание дискуссий, я не могу понять до конца смысла утверждений Эйнштейна и Бора… Может быть, это и на самом деле вещи, доступные лишь очень немногим. Говорил же в свое время Ланжевен, что на свете существует только двенадцать человек, понимающих теорию относительности.

— Вы совершенно неправы. Ваши рассуждения связаны только с одной фазой спора между Бором и Эйнштейном, отраженной в статьях, которые вы прочитали. Вы, таким образом, сводите все к некоторой статической ситуации. Но дискуссия существует в динамике — обе стороны выдвигают все новые и новые аргументы. И то, что Эйнштейн продолжает возражать Бору, означает лишь, что у него нашлись, очевидно, новые доводы в пользу своей позиции.