Лев Кокин - Пути в незнаемое

Вполне возможно, будущее предпочтет работам Турчина какие-то другие, ну, например, проводимые в Институте природных соединений Академии наук СССР, где пытаются синтезировать азотфиксирующие вещества. Вполне возможно. Однако ни новаторство, ни вдохновенность творческого порыва, ни общественная и научная значимость выбранного направления поиска, ни ценность впервые разработанной и переданной другим техники сложного эксперимента — ни одна из несомненных заслуг профессора Турчина не потускнеет и в этом случае.

За десять лет, что сотрудники лаборатории азота беспрерывно подтверждают достоверность и точность «увлекательной схемы», к ним присоединились другие исследователи, в том числе Вильсон в США, А. В. Манорик в Советском Союзе, Берчерсон в Австралии — он даже установил, где именно в клубеньках происходит синтез азота.

В комнате на втором этаже, куда ведет поскрипывающая лестница, вдоль стен стоят сосуды с растениями. Здесь зелено, тихо, светло — в общем, это не самое подходящее место для «драмы идей». Тем более что автор идей, которые здесь развиваются, любит больше смешное.

Да полно, какая там драма! Разговор течет ровно, неторопливо и легко. Вы уходите без той взбудораженности, которая, говорят, помогает писать. Нет, ничего похожего.

И лишь потом, может быть шагая по шоссе, где тракторы наследили грязью, или уже в электричке, прежде чем задремать, ухмыльнетесь про себя и скажете: «А все-таки драма идей!»

Основная тематика лаборатории Турчина — проверка агрономических качеств новых азотных удобрений, рекомендации промышленности, что выпускать, а чего не надо. Иначе говоря, комплектование азотного рациона сельскохозяйственных культур.

Разговор об экспертизе удобрений зашел в самом конце беседы, когда все интересное было уже позади и вы слушали рассеянно.

Но тут вы вспомните сосуды с жирно написанными формулами. Азот так, азот эдак, азот всмятку, азот вкрутую… Искусственная азотная пища растений.

И сопоставите с услышанным: «Если нам удастся эти средства найти, то любое растение будет фиксировать азот воздуха в таких количествах, что отпадет нужда в азотных удобрениях»…

Вот перспектива, которую увидел Федор Васильевич Турчин, «минеральный» агрохимик, пропагандист искусственных азотных удобрений!

Есть и более простой и более близкий ее вариант. Это биохимические фабрики, где, доведенные до производственных мощностей, турчинские ферменты будут заготовлять для ненасытного человечества азотные соединения. Можно предположить, что по самой дешевой цене. Ведь процесс пойдет при нормальной температуре и атмосферном давлении, то есть без грозных стальных колонн, без огня, без компрессоров — в общем, безо всей этой индустриальной натуги, а сам собой, тихо и мирно, как на поле клевера, которое будто бы сладко дремлет под колыбельное жужжание пчел, но на самом деле честно работает, перемалывая горы прилегающего азота.

Эту возможность Федор Васильевич рассматривал как первый шаг в осуществлении своих далеко нацеленных замыслов.

Было бы преждевременно говорить, что исследования профессора Турчина и других ученых, идущих по тому же, что и он, пути, покончат с проблемой связанного азота в сельском хозяйстве раз и навсегда. Но они вселяют надежду, что еще до грустной необходимости перейти на синтетические рагу и сосиски ученые придумают что-нибудь.

Почему, однако, эта необходимость непременно должна быть грустной? Разве все искусственное плохо?

Нет, не так уж и плохо. Грустна перспектива расставания.

Человеку, сколь бы прогрессивно мыслящим он ни был, свойственна привязанность к родному, своего рода ностальгия. Крики петухов, запах парного молока, покойное однообразие пашни… И все такое прочее. Мы привыкли, что именно так выглядит, так пахнет, так звучит кормовой цех человечества — деревня. Именно к такой деревне мы привязаны.

Какой-нибудь высокообразованный, знающий «законы тяготения и значение притягательных и отталкивательных сил», но вместе с тем наивный инопланетный философ, вроде вольтеровского Микромегаса, увидел бы во всем этом, возможно, «несчастное положение, близкое к ничтожеству». Возможно, ему пришла бы в голову и вовсе странная мысль: самый сильный, самый процветающий на земле — пшеничный колос. За ним преданно ухаживают, его обеспечивают всем необходимым, о его потомстве трогательно заботятся, трудясь в поте лица, двуногие вассалы. И потомство это захватывает новые и новые земли, так что вассалы должны тесниться в каменных селениях, где шумно, суетно и смрадно…

«Этот шар так дурно устроен, — вздыхает вольтеровский наблюдатель, — так неправилен и имеет такую забавную форму! В нем, по-видимому, совершенный хаос, посмотрите на эти ручейки, которые ни круглы, ни четырехугольны, ни овальны и вообще лишены какой-либо правильной формы… Обратите внимание, кроме того, на форму этого шара, как он сплющен у полюсов и как неуклюже вертится вокруг солнца, так что полярные страны ни в коем случае не могут быть обитаемы…»

Люди выпрямят, если надо, ручейки и даже привыкнут к этому. Привыкать — удел живых, людей особенно. И если продукты питания, не выращиваемые и не нагуливаемые на полях и лугах, а синтезируемые где-то, скажем в закупоренных автоматизированных цехах, — неизбежность, то «ненастоящая» пища станет в конце концов привычно вкусна.

Но сегодня для большинства из нас синтетическая телятина, осетрина, индейка — перспектива так себе. И нам, любящему вкусно поесть большинству, никто не помешает порадоваться, что старое доброе сельское хозяйство получает от современной науки средства для долголетия.

Когда рукопись была представлена на рассмотрение редакции, я поздно вечером позвонил по телефону профессору Турчину — обычное время наших переговоров, раньше его не застать, — позвонил, чтоб сказать, что вот наконец сдал, — поднятая в его квартире трубка долго молчала, а потом глухой женский голос произнес:

— Федор Васильевич не сможет с вами говорить. Он скончался.

…Профессор Турчин умер от инфаркта, внезапно, не болев. «Я никогда не болею». Он уверил в этом себя и других убедительным способом: никогда не лечился. Не пропустил ни одного рабочего дня и почти никогда не брал отпуска. Он распланировал себя так далеко и так плотно, что лежание в постели днем расстроило бы массу дел. Все обойдется, через полчаса он встанет и пойдет в лабораторию. Уступив против правил уговорам, он притворился, будто поверил, что всерьез заболел, но врача вызывать — ни в коем случае! Он-то себя знает: через полчаса встанет и пойдет…

Федору Васильевичу было шестьдесят три года. Он находился в расцвете творческих сил. И блестящая его последняя работа была полднем научной жизни замечательного исследователя.