Иван Бабушкин - Воспоминания И. В. Бабушкина

— Нет, завтра у нас никто не работает, — отвечал я.

— Что же ты делаешь в свободное время дома?

— Да ничего особенного. Вот устраиваем скоро вечеринку с танцами, — начал было я рассказывать, в надежде привлечь его к участию в веселом времяпровождении.

— А у тебя книги какие-нибудь есть? — спросил он.—Ты читаешь ли когда что-нибудь?

Я смутился от сознания, что давно ничего не читал, хотя и обладал десятком книг. Но я их не понимал, и потому они лежали у меня на маленькой этажерке, как приличное украшение комнаты молодого человека. Однако, я сообразил, что Косте может кое-что понравиться из мою£ книг, и потому предложил ему познакомиться с ними, придя как-нибудь вечером или в воскресенье. Ко,стя охотно согласился на мое предложение и, немного помолчав, предложил мне познакомиться с ним поближе, и тут же попросил притти к нему на квартиру завтра после обеда. Я обрадовался предстоящему знакомству. Хотя в то время знакомых у меня было уже достаточно много, но совершенно не было таких, каким мне представлялся Ко,стя. С работы мы поШли вместе. Он часто отбегал от меня, чтобы кое с кем поговорить, снова возвращался ко мне и, наконец, указал дом, в котором он жил. Мы дружески расстались, и я дал обещание на другой день непременно быть у него.

Около часу дня в воскресенье я направился к Косте и без труда разыскал квартиру, в которой он жил. Хозяйка добродушно указала его комнату, куда я и вошел. Комната была небольшая, квадратная. Кроме хозяина, в ней сидело два молодых человека, одного из них я хорошо знал, так как он работал в одной партии с Костей, а другой был, кажется, его братом. Я сел, мы перекинулись парой слов, и разговор совершенно прекратился. В это время Костя вынимает откуда-то печатный листок, подает его одному из товарищей и просит прочитать. Товарищ берет и читает листок, а мы все трое сидим молча. Так как я не знал содержания этого листка, то и не обращал особенного внимания на то, как читает его товарищ, и какое действие производит листок на читающего, но Костя и другой товарищ присматривались к читающему как-то особенно и чувствовали себя, повидимому, очень напряженно. Все молчали, наконец, товарищ прочел, сложил листок и передал его Косте, делая все это молча; я думал, что тут какое-то личное дело, о котором мне знать не следует.

— Ну, что? как?—спросил Костя, обращаясь к товарищу, который чувствовал себя как будто очень смущенным.

— Что ж, очень хорошо,—ответил тот и замолчал. Настало опять молчание и какое-то тягостное.

— Может, хочешь почитать? Так почитай — сказал Костя, подавая мне листок.

Я развернул и приступил к чтению. С первых же слов я понял, что это что-то особенное, чего мне никогда в течение своей жизни не приходилось видеть и слышать. Первые слова, которые я прочел, вызвали во мне особое чувство. Мысль непроизвольно запрыгала, и я с трудом начал читать дальше. В листке говорилось про попов, про царя и правительство, говорилось в ругательской форме, и я тут же каждым словом проникался насквозь, верил и убеждался, что это так и есть, и нужно поступать так, как советует этот листок. У меня уже вырисовывалось в голове, что вот меня казнят за совершенное преступление, и вся жизнь пойдет прахом. Тут же как молотом ударило по моей голове, что никакого царствия небесного нет и никогда не существовало, а все это простая выдумка для одурачивания народа.

Всему, что было написано в листке, я сразу поверил, и тем сильнее это действовало на меня. С трудом дочитывал я листок и чувствовал, что он меня тяготит от массы нахлынувших мыслей. Так как нужно было его возвращать сейчас же, то подробное содержание листка в памяти не сохранилось, но смысл глубоко врезался в моем мозгу, и отныне я, навсегда, стал анти-правительственным элементом. Листок был народовольческий; это было первое произведение нелегальной литературы, из которого я вычитал впервые откровенные слова против правительства. Я молча передал листок Косте, сразу уразумел цель моего приглашения и решил, что нужно жертвовать для этого дела всем, вплоть до своей жизни. Я был уверен, что Костя смотрит на это дело такими же глазами, как и я, и уже по тому одному мы с ним являемся братьями, но как смотрят и думают другие два товарища, я не знал и потому молчал, как и они, выразивши, впрочем, свою радость и удовольствие по поводу листка, как умел.

Немного погодя оба товарища ушли. Мы остались вдвоем, и тогда у нас завязался дружеский разговор; очевидно, я внушил Косте доверие, и потому темой нашего разговора было обсуждение вопросов, как нам достать еще таких произведений и хороших книг, дабы по возможности подвинуться вперед в своих знаниях. Костя начал было об’яснять мне библию, которую он хорошо помнил, так как до последнего времени был глубоко религиозным человеком и сидел на божественных книгах. Он старался об’яснять богословские учения, как учения социалистические, только запакощенные современными попами. Однако, Костя не обладал даром слова и потому не мог увлечь меня далеко в эту сторону. Затем мы пошли с ним на мою квартиру и тщательно осмотрели находящиеся у меня книги. Я старался найти в них что-либо хорошее, но так как мой вкус еще был довольно сомнителен для нас обоих, то мы решили в следующее воскресенье пойти вместе и поискать на базаре хороших книг. Конечно, я расспросил у Кости, каким образом попал к нему нелегальный листок. Он об’явил. что на неделе, как-то вечером, выходя по окончании работы из мастерской в толпе других рабочих, он был остановлен одним человеком который сунул в дверях мастерской ему листок со словами: «Поди, ничего дома-то не делаешь, на-ко вот, прочти это». И действительно Костя прочел и едва дождался-утра, чтобы поговорить с этим человеком.

Вскоре и я был познакомлен с человеком, который сунул Косте листок. Конечно, ему было известно о прочтении листка мною, о том отношении, которое я проявил к дотоле неизвестному для меня делу революционных воззрений и поступков, о моем желании читать, учиться и действовать так, как мне укажут, стараясь уже по возможности привлекать и пропагандировать при всяком удобном случае подходящего человека.

Я догадывался о человеке у нас в мастерской, руководящем этим делом, потому что видал несколько раз, как Костя беседовал с ним. Раз во время работы мы с Костей подошли к нему, и я был представлен Костей, как товарищ по убеждениям. Человек, которому я был представлен, был рослый, представительный мужчина, с проникающим насквозь суровым взором. Его взгляд пронзил меня до самого нутра, и я не на шутку растерялся, виновато смотря ему в лицо несколько мгновений, а потом потупился, чувствуя, что на меня навалилась какая-то тяжесть. Изредка я осмеливался приподнять глаза и украдкой смотрел на подавляющего меня человека. Окладистая большая русая борода вызывала у меня особое почтение и уважение к этому человеку, но, встретившись с его взглядом, я делался опять бессильным и немощным. И как странно все это вышло? Раньше, видя этого человека, проходя мимо, я положительно не обращал на него внимания и не чувствовал ничего необыкновенного. Он в моих глазах был самым обыкновенным человеком. Но теперь, когда я сам хочу быть иным и вижу перед собою человека сознательного, энергичного, смелого, желающего проникнуть в искренность моей души, узнать мою решимость и твердость характера, узнать искренность моих желаний,—под этими настойчивыми взглядами я чувствовал какую-то особую жуткость и не смел произнести ни слова.