Агата Кристи - Багдадская встреча. Миссис Макгинти с жизнью рассталась. После похорон

— Я понимаю.

Мистер Дэйкин спросил:

— Вы очень огорчены, из-за Эдварда?

Виктория без смущения посмотрела ему в глаза.

— Вот ни на столечко. Просто дурища была несусветная, попалась на удочку, когда он пустил в ход свое ослепительное обаяние. Разинула рот от восторга, как школьница перед киноактером, Джульеттой себя вообразила, и вообще, насочиняла чепухи разной.

— Не вините себя особенно, у Эдварда действительно огромный талант покорять женские сердца, прирожденный сердцеед.

— Ну да, и он этим пользовался вовсю.

— Что верно, то верно.

— В следующий раз когда влюблюсь, — сказала Виктория, — то уж только не в красавца. Я бы хотела полюбить настоящего мужчину, а не болтуна, который говорит приятности. Пусть будет хоть лысый, хоть в очках, и вообще, это мне все равно. Важно, чтобы был интересный человек и знал интересные вещи.

— Лет тридцати пяти? Или, может быть, пятидесяти пяти? — поинтересовался Дэйкин.

Виктория недоуменно захлопала глазами.

— Тридцати пяти, я думаю.

— Слава Богу. А то я чуть было не решил, что вы делаете предложение мне.

Виктория расхохоталась.

— Да, и вот еще что… Я знаю, нельзя спрашивать… но все-таки было в том шарфе какое-нибудь сообщение?

— Было. Одно имя. Вязальщицы мадам Дефарж вывязывали на своих спицах перечень имен. А у нас шарф и рекомендательная записка вместе составляли одно сообщение. По петлям мы прочитали имя кербельского шейха Хуссейна аз-Зайяра. А на бумажке, когда ее обработали парами йода, проявились слова, которые надо было сказать шейху, чтобы он отдал, что хранил. Священный город Кербела — действительно самое надежное место для того, что хотел спрятать Кармайкл.

— И правда, что эту вещь пронесли через всю страну два странствующих кинодемонстратора? Те самые, которых мы тогда встретили?

— Да. Две примелькавшиеся, всем знакомые фигуры. Не имеющие никакого отношения к политике. Просто добрые друзья Кармайкла. У него повсюду были друзья.

— Наверно, хороший был человек. Грустно, что он умер.

— Все мы должны когда-нибудь умереть, — сказал мистер Дэйкин. — И если есть другая жизнь после этой, в чем я лично полностью убежден, то ему там отрадно будет сознавать, что он своей верностью и отвагой послужил защите нашего злосчастного старого мира от новых бед и кровопролитий, наверно, больше, чем кто другой.

— А верно, странно, — задумчиво проговорила Виктория, — что у Ричарда оказалась одна половина разгадки, а вторая — у меня? Прямо как будто бы…

— Как будто бы так и было предназначено, — с улыбкой докончил ее фразу мистер Дэйкин. — Что же вы собираетесь дальше делать, позвольте поинтересоваться?

— Найду какую-нибудь работу. Надо будет сразу же начать поиски.

— Особенно не ищите, — посоветовал мистер Дэйкин. — По-моему, работа сама к вам идет.

И он потихоньку вышел, уступив место Ричарду Бейкеру.

— Послушайте, Виктория, — сказал Ричард. — Венеция Сэвил, оказывается, вообще не приедет. У нее свинка. А вы были очень полезным членом экспедиции. Не хотите ли вернуться? Правда, к сожалению, только за стол и кров. Ну, и может быть, вам еще будет оплачен обратный проезд в Англию — но об этом позже. На той неделе прилетает миссис Понсфут Джонс. Ну, так как?

— Ой, я вам на самом деле нужна? — обрадовалась Виктория.

Неизвестно по какой причине Ричард Бейкер сильно покраснел, закашлялся и стал протирать стекла своего пенсне.

— Я думаю, — проговорил он, — что вы у нас будете… э-э… очень кстати.

— Я бы с большим удовольствием, — ответила Виктория.

— В таком случае пакуйте вещи, и поедем прямо сейчас, — сказал Ричард. — Или у вас есть желание еще побыть в Багдаде?

— Ни малейшего!

— А вот и ты, милая Вероника, — сказал профессор Понсфут Джонс. — Ричард тут из-за тебя такой переполох поднял. Ну-с, я вам обоим желаю счастья.

— Что это он такое сказал? — недоуменно спросила Виктория, когда профессор ушел, погруженный в мысли.

— Ничего, — ответил Ричард. — Вы же знаете, какой он путаник. Просто он немножко предвосхитил события.

Эркюль Пуаро вышел из ресторана «Vieille Grand-mere» [141] «Старая бабушка» (фр.). и оказался в Сохо [142] Сохо — район в центральной части Лондона, где сосредоточены рестораны и увеселительные заведения, часто сомнительного или криминального характера и где в начале XX века часто селились иностранцы. . Он поднял воротник пальто скорее из благоразумия, чем по необходимости — вечер не был холодным. «Но в моем возрасте, — имел обыкновение говорить Пуаро, — лучше не рисковать».

Взор его был слегка затуманен от удовольствия.

Escargots de la «Vieille Grand-mere» [143] Улитки «Старой бабушки» (фр.). оказались настоящим объедением. Этот невзрачный на первый взгляд ресторанчик просто находка! С видом задумчиво-блаженным, какой бывает у сытого пса, Пуаро высунул язык и облизнул губы. Вытащил из кармана платок и потрогал слегка свои роскошные усы.

Что ж, пообедал он славно… Чем заняться теперь?

Проходившее мимо такси услужливо притормозило. Пуаро на миг заколебался, но никакого знака не подал. Зачем брать такси? Даже пешком он придет домой слишком рано — не ложиться же спать!

«Какая жалость, — пробурчал Пуаро себе в усы, — что человек ест только три раза в день…»

Дело в том, что полдничать-чаевничать он так и не привык. «Если садишься перекусить в пять часов, — объяснял он, — желудочный сок к обеду будет не тот, пропадет чувство предвкушения. А обед, смею вам напомнить, — важнейшее кулинарное событие дня!»

Кофе где-то ближе к полудню — тоже не для него. Горячий шоколад и croissants [144] Рогалики (фр.). на завтрак, Dejeuner [145] Второй завтрак (фр.). по возможности в половине первого и никак не позже часа и, наконец, вожделенный Le Diner [146] Обед (фр.). — только так!

Именно в эти часы и минуты Эркюль Пуаро жил полнокровной жизнью. К своему желудку он всегда относился серьезно, а теперь, в солидном возрасте, самое время пожинать плоды праведных трудов. Еда стала для него не только физическим удовольствием, она давала работу и интеллекту. Ибо между приемами пищи он рыскал в поисках источников новых и вкусных яств. Поиски эти, в частности, и привели его в «Vieille Grand-mere», и кулинарная деятельность ресторанчика только что была одобрена Эркюлем Пуаро — великим гурманом.

Но теперь, к сожалению, что-то предстояло делать с остатком вечера.

Эркюль Пуаро вздохнул.

Будь здесь сейчас ce cher [147] Мой дорогой (фр.). Гастингс…

Он с удовольствием предался воспоминаниям о старом друге.

«Да, друг, самый первый в этой стране — и самый дорогой! Правду сказать, он частенько доводил меня до белого каления. Что было, то было. Но разве теперь я вспоминаю это? Нет. Я вспоминаю лишь, как он, озадаченный, с восхищением следил за мной, как, разинув рот, дивился моим талантам — я легко вводил его в заблуждение, не произнося при этом ни слова лжи, и как же он бывал ошарашен, как немыслимо потрясен, когда наконец доходил до истины, ясной мне с самого начала. Се cher, cher ami! [148] Мой дорогой, дорогой друг! (фр.). Мне всегда хотелось блеснуть, сразить наповал — водится за мной такая слабость. Гастингс никогда не мог этого понять. Между тем человеку моих способностей помнить свою истинную цену просто необходимо — а для этого нужны стимулы извне. Не могу же я, в самом деле, сидеть целый день в кресле и размышлять о том, до чего я талантлив. Медоточивые речи я должен слышать из чьих-то уст. Впору заводить — как это называется в театре? — наемных обожателей».