Роберт Аллен - От фермы к фабрике

Для более подробного описания ценовых аспектов см. гл. 9.

Цены взяты из работы Карча (1979, 105). Ценовой коэффициент, используемый для дефляции цен, — это индекс розничных цен Малафеева (1964, 407).

Альтернативные оценки экономического роста, включая мой собственный анализ валовых национальных расходов в реальном выражении, рассматриваются в приложении А. В табл. 5.4 приведены приблизительные сведенные цифры по валовым национальным расходам и валовому внутреннему продукту, расчет которых произведен по фактору добавленной стоимости по секторам. По первому показателю темпы роста экономики оказываются несколько выше.

Подробнее о строительстве советских доменных печей и взаимосвязи этого строительства с существующими металлургическими заводами см.: Бальзак, Васютин и Фейген (1949, 238–251), Кордеро (1952, 623–626), Гарднер (1956, 64–65, 291–301, 321–323), Хоган (1950, 40–41), МакКафрай (1996, 62–69), Паундс (1959, 150–159).

Работа Конквеста (1968) стала важнейшим звеном в формировании этих вопросов. С 1981 г. между Роузфилдом, Ноувом, Конквестом и Уиткрофтом шла саркастическая перебранка. Самые последние аргументы и отсылки к дискуссиям прошлого можно найти в работах Роузфилда (1996) и Уиткрофта (1999).

Эти данные по численности населения скомпилированы Мэддисоном (1995, 108–116) и представляют собой оценки по границам 1990 г. В работе Хира (1968) рассматриваются многие из приведенных в этой главе аспектов.

Блум (1991; 1994) особо подчеркивал независимость демографических явлений (например, уровня рождаемости) от планов советского руководства. Данная глава посвящена исследованию этой взаимосвязи.

В работах Авдеева, Блума и Троицкой (1993, 171–172) и Блума (2000) приводятся серьезные аргументы в защиту идеи о единстве советских статистических институтов 1930-х гг.

Фактическая численность составляла 167,3 млн человек. Все переписи имеют погрешности в учете населения, поэтому реальная численность превышает данные переписей. Официально опубликованные данные говорят о 170,1 и 150,5 млн человек, причем в эти показатели включена вероятная недооценка численности. Исследователи спорят о том, были ли эти корректировки намеренно завышены. В работе Андреева, Дарского и Харьковой изложена точка зрения, согласно которой обоснованная корректировка численности позволяет получить 168,9 млн человек. Данный показатель находится в пределах 1 % расхождения с официальными цифрами, а разница определяет пределы манипулирования. Оценки Госплана, которые привели к сокрытию результатов переписи 1937 г., свидетельствуют о том, что в 1937 г. численность населения страны должна составлять 174–181 млн человек. Данные переписи 1939 г. должны были демонстрировать прирост в размере 7 млн человек — на уровне 181–188 млн человек. Любые манипуляции с оценками численности в 1939 г. вели к незначительным изменениям, не позволяя сократить разрыв. См.: Дэвис, Харрисон и Уиткрофт (1994, 71–72).

Коал, Андерсон и Харм в своей работе (1979, 16) приводят таблицу рассчитанных ими значений индекса брачной плодовитости (Ig) за 1881–1970 гг. Основная часть данных получена путем интерполяции, но, несмотря на это, очевидно, что данные середины 1920-х гг. демонстрируют более низкую рождаемость, чем показатели 1897 г. Такое снижение подтверждает их точку зрения, согласно которой начало демографического перехода следует относить к периоду до начала Первой мировой войны. Однако недавние исследования ставят под сомнение факт снижения рождаемости в предвоенный период. Если расширить набор данных за 1897 г. (что я и сделал) и привести его в соответствие с границами Советского Союза в 1920-х гг., то это даст повышение ПР до уровня 0,560, что предполагает общий показатель рождаемости на уровне 6,83 для той части территории Российской Империи, которая в 1920-х гг. входила в состав СССР. В своей работе Андреев, Дарский и Харькова (1992, 150) восстановили повозрастные показатели рождаемости начиная с 1920-х гг. и далее, и их цифры предполагают аналогичный порядок показателей общей рождаемости в этот период, причем максимального значения они достигают в 1924 г. — 6,93. Сравнение этих цифр не демонстрирует какого-либо снижения рождаемости. Можно бесконечно спорить о том, какой период можно считать отклонением от истинной тенденции — 1910-е гг. или 1920-е; можно даже предположить, что экономический рост с 1900 по 1913 г. должен был привести к сокращению рождаемости и что последовавший в результате спад должен был впоследствии смениться ростом по мере того, как экономика переживала эпоху кризиса и деурбанизации, пришедших за революционными событиями 1917 г. В любом случае график 6.1 четко демонстрирует, что устойчивое снижение рождаемости началось лишь с наступлением эры стремительной индустриализации в конце 1920-х гг.

Эти утверждения, а также те, что приведены в следующем параграфе, основаны на моей реконструкции данных по численности населения в 1914–1919 гг. Для этого я произвел обратную экстраполяцию оценки численности населения по состоянию на 1 января 1920 г., взятые из работы Андреева, Дарского и Харьковой (1992, 129), на 1 января 1914 г., используя оценки Волкова, сведенные в расчетах Лоримера (1946, 30). (При этом между двумя рядами данных за 1920 г. прослеживается некоторое расхождение.) Количество случаев появления детей вычислялось путем умножения численности населения на общий показатель рождаемости. Вслед за предложением Дэвиса, Харрисона и Уиткрофта (1994, 57) уровень рождаемости в 1915–1919 гг. был принят за 32,9 (что составляет 75 % от среднего значения за 1910–1913 гг.). Количество смертей рассчитано как остаточные и избыточные случаи смерти, то есть смертность за вычетом общего показателя смертности в 1910–1913 гг., умноженная на численность населения.

Избыточная смертность на уровне 9,7 млн человек получена в результате обратного экстраполирования данных Андреева, Дарского и Харьковой по численности населения до 1914 г. путем использования оценок Волкова. Уровень эмиграции, предположительно, составил 750 тысяч человек в 1918 и 1919 гг. Прочие ряды данных по численности населения демонстрируют еще более существенные объемы сокращения населения страны, подразумевая при этом более высокие показатели избыточной смертности. См.: Дэвис, Харрисон и Уиткрофт (1994, 64).

В 1939 и 1940 г. уровень смертности среди заключенных и узников лагерей ГУЛАГа был достаточно низким. Однако в 1941–1943 гг. он резко вырос, что было обусловлено сокращением норм выдачи продовольствия в военные годы (Роузфилд. 1996, 986). Основную часть населения лагерей составляли взрослые мужчины в возрасте от 19 до 50 лет (Джетти, Риттерспорн и Земсков. 1993, 1025). Можно отметить, что показатель смертности в лагерях [около 22 % = 663 786 смертельных исходов, по данным Роузфилда (1996, 986), деленные на 3 млн жителей] был намного ниже, чем показатель в 40 %, характерный для свободного мужского населения в возрасте от 20 до 49 лет. Конечно, причина вовсе не в благоприятных условиях пребывания в заключении — столь высокий процент смертей обусловлен ужасами и жестокостями восточного фронта войны.