Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 40. Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных.

Позднейшим законом будет организовано использование суда присяжных в уголовных делах.

В каждый округ будет назначен мировой судья, в чьи обязанности входит улаживать тяжбы, а при невозможности примирения готовить тяжбы к заседаниям суда, где их будут разбирать государственные судьи.

Обжалования приговоров, вынесенных судом каждой из" провинций, будут рассматриваться сенатом.

Кассационные жалобы против решений верховного суда будут передаваться в парламент.

Ни один жительствующий не может быть арестован иначе как в силу приказа судьи, с четким объяснением причины, каковой может быть лишь обвинение в преступлении или правонарушении, квалифицированном законом.

Ни один тюремщик не может, под страхом преследования за беззаконное лишение свободы, принимать или содержать в тюрьме заключенного без предписания об аресте, составленного по вышеупомянутой форме.

В самом скором времени будут составлены кодекс гражданских законов и кодекс уголовных законов, единообразные для всей страны.

Настоящая конституция будет представлена для принятия парламенту, который будет созван ради этого 1 сентября текущего года.

Составлено в Лондоне, 20 марта года 1837 от Рождества Христова и в первый год нашего правления.

Подписано: дон Гусман-и-Памфилос.

"Дорогой Александр!

Позвольте мне обратиться к Вам с требованием.

Во Франции тридцать два миллиона жителей; если каждый из них будет обращать на себя внимание общества в течение равного времени, иными словами — если слава будет справедливо распределена между ними, каждому достанется минута и еще треть минуты за всю жизнь (продолжительность которой я предполагаю равной восьмидесяти годам), в течение которых он будет являться объектом этого драгоценного внимания.

Именно поэтому каждый старается изо всех сил ухватиться за то, что производит шум, и оказаться причастным к тому, что обращает на себя внимание; поэтому многие люди немного завидуют преступнику, которого ведут на гильотину, и находят утешение лишь в словах "Я хорошо знал его " или "Я проходил по улице на следующий день после убийства ".

Я не знаю ничего более забавного, чем те полные юмора и лукавого простодушия книги, которые Вы выпускаете иногда, когда не сочиняете прекрасные драмы или остроумные комедии.

И вот одна из этих книг, которая поглотит всеобщее внимание на две недели — здесь, где революции совершаются за три дня; стало быть, в соответствии с только что сделанным мною расчетом, примерно о тринадцати тысячах человек никогда не заговорят.

Я имею право быть помещенным в Вашу книгу, и я пользуюсь им: Жак II принадлежал мне до того, как перешел к Тони Жоанно. Наш добрый и остроумный Тони может рассказать Вам, как однажды он показал мне обезьяну и как эта обезьяна бросилась ко мне на шею, взяла за голову и самым трогательным образом расцеловала в обе щеки.

До того как я потерял Жака II, он прожил со мной около года; я поминутно опасался встретить его на бульварах, наряженного трубадуром Комической оперы, обученного и занимающегося постыдным ремеслом фигляра. Я был счастлив найти его у Тони, который слишком умен сам, чтобы наделять умом животных.

Итак, дорогой мой Александр, "я прошу Вас и в случае необходимости требую от Вас", как пишут в газетах, включить настоящее требование в число Ваших оправдательных документов.

Всецело преданный Вам

Альфонс Карр".

Быть может, вы охотник?

Быть может, у вас есть куры?

Быть может, вашей охотничьей собаке случалось — когда она действовала с самыми лучшими намерениями и считала, что имеет дело с фазанами или куропатками, — душить ваших кур?

Последнее предположение вполне допустимо и не содержит в себе ничего обидного, так что я осмеливаюсь его высказать.

В таком случае вы, дорожа вашей собакой и вашими курами, должны были сожалеть о том, что не знаете способа наказать, не карая смертью, животное-куроубийцу.

Убив свою собаку, вы не вернете к жизни кур; впрочем, в Писании сказано, что Господь желает раскаяния, а не смерти грешника.

Вы заметите мне, что эта евангельская истина нисколько не выражает заботу Бога о собаках.

Узнаю в этом ответе человеческую спесь.

Я считаю, что Бог заботился не только о человеке, но и о всякой твари, какой он дал жизнь, от клеща до слона и от колибри до орла.

Впрочем, я готов пойти на уступку вашей гордости, дорогой читатель, и скажу следующее:

возможно, Бог создал особое искушение для собаки — животного, чей инстинкт ближе всего к человеческому разуму;

возможно, мы даже рискнем предположить, что инстинкт некоторых собак развит более, чем разум некоторых людей.

Вспомните прелестное высказывание Мишле: "Собаки — кандидаты в человеческий род".

И если кто-нибудь станет с этим спорить, мы приведем доказательство: взбесившаяся собака кусается.

Решив этот вопрос, приступим к нашему рассказу.

У меня есть собака, у меня были куры.

Вот что такое драматург, вот с каким мастерством он приступает к теме! "У меня есть собака, у меня были куры!" — в этой единственной фразе, в этих восьми словах заключена вся развязка драмы; более того, она объясняет нынешнее положение вещей.

У меня есть собака, у меня она по-прежнему есть — следовательно, моя собака жива. У меня были куры, у меня больше их нет — следовательно, мои куры мертвы.

Вы видите, если только обладаете способностью устанавливать соотношения, что, если бы даже я не сказал вам этого — возможно, несколько преждевременно, — вы из этой единственной фразы "У меня есть собака, у меня были куры" не только узнали бы, что моя собака жива и что мои куры умерли, но, по всей вероятности, могли бы догадаться: именно моя собака задушила моих кур.

Итак, вся драма заключается в этих словах: "У меня есть собака, у меня были куры!"

Если бы я мог надеяться быть избранным в Академию, то был бы уверен, по крайней мере, что в один прекрасный день мой преемник произнесет похвальное слово в мою честь, и, превознесенный каким-нибудь великим вельможей или великим поэтом будущего, каким-нибудь грядущим Ноаем или Вьенне, успокоился бы на этой фразе: "У меня есть собака, у меня были куры", убежденный, что содержащийся в ней з а м ы с е л не пропадет для потомства.

Но увы! Я никогда не попаду в Академию! И после моей смерти мой собрат никогда не произнесет похвального слова!

Отсюда просто-напросто следует, что я должен сам похвалить себя при жизни.

Известно ли вам, дорогие читатели, или же неизвестно, но в драматическом искусстве все зависит от подготовки.