Питер Франкопан - Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий

Нельзя сказать, что в других обществах не было агрессии. Как показали множественные примеры на других континентах, любое завоевание приносило смерть и страдания в больших масштабах. Однако периоды взрывной экспансии в Азии и Северной Африке, например, в первые десятилетия распространения ислама во время монгольских завоеваний, сопровождались длительными периодами мира и процветания. Частота и ритм ведения войн в Европе отличались от всего остального мира: не успевал разрешиться один конфликт, как начинался другой. Соревнование было жестоким и беспощадным. В этом смысле такие работы, как «Левиафан» Томаса Хоббса, объясняли причины роста Запада. Только европейский автор мог прийти к заключению, что естественное состояние человека заключалось в постоянном насилии, и только европейский автор мог быть прав [1097] T. Hobbes, Leviathan , ed. N. Malcolm (Oxford, 2012). .

Более того, жажда военной конфронтации стояла и за другими усовершенствованиями, которые были тесно связаны с войнами, например, в финансовой сфере. Европейские правители нуждались в капиталах для финансирования армий, что привело к созданию долговых рынков, где деньги могли быть получены за счет будущих налоговых поступлений.

Ставка на успех могла помочь получить солидную прибыль, титулы и другие социальные выгоды тем хитроумным инвесторам, чьи вложения в государственные проекты могли быть зачтены как проявление патриотизма: финансирование государства могло помочь продвинуться вперед и разбогатеть. Лондон и Амстердам стали мировыми финансовыми центрами, специализирующимися на государственных налогах, а также более сложном биржевом деле [1098] A. Carlos and L. Neal, ‘Amsterdam and London as Financial Centers in the Eighteenth Century’, Financial History Review 18.1 (2011), рр. 21–27. .

Одной из причин возвышения Лондона и Амстердама стал социально-экономический рост Северной Европы. Последние исследования предполагают, что население Англии и Нидерландов в период между 1500 и 1800 годами увеличилось вдвое. В основном этот рост ощущался в густонаселенных регионах, где число больших городов выросло примерно в три раза [1099] M. Bosker, E. Buringh and J. van Zanden, ‘From Baghdad to London: The Dynamics of Urban Growth and the Arab World, 800–1800’, Centre for Economic Policy Research , Paper 6833 (2009), рр. 1–38; W. Fritschy, ‘State Formation and Urbanization Trajectories: State Finance in the Ottoman Empire before 1800, as Seen from a Dutch Perspective’, Journal of Global History 4 (2009), рр. 421–422. . Особенно бурно этот процесс протекал в Нидерландах, где в середине XVII века в города перебралась примерно половина жителей [1100] E. Kuipers, Migrantenstad: Immigratie en Sociale Verboudingen in 17e-Eeuws Amsterdam (Hilversum, 2005). . Государства с большим количеством городов имели преимущества перед теми странами, где преобладало сельское население. Процесс сбора налогов занимал гораздо меньше времени и был более эффективным, так как скорость коммерческого обмена в городах гораздо выше, чем в сельской местности. Густонаселенные регионы также являлись более надежными источниками дохода, здесь были ниже риски для кредитования. Англия и Голландская республика могли занимать больше и по лучшим ставкам, чем их коммерческие и политические соперники [1101] W. Fritschy, A “Financial Revolution” Reconsidered: Public Finance in Holland during the Dutch Revolt, 1568–1648’, Economic History Review 56.1 (2003), рр. 57–89; L. Neal, The Rise of Financial Capitalism: International Capitalism in the Age of Reason (Cambridge, 1990). . Тогда, как и сейчас, чтобы получить деньги, недостаточно было быть умным, нужно было оказаться в нужном месте. Лондон или Амстердам подходил для этого лучше всего.

Это был похоронный звон для Италии и Адриатики. Находясь в крайне невыгодном положении из-за открытия новых торговых путей, по которым товары доставляли к богатым потребителям напрямую, города-государства с их глубоко укоренившимся соперничеством не имели ни малейших шансов против союзов городов, которые к тому же с готовностью объединяли свои ресурсы. На финансирование экспансии требовались такие огромные суммы, что стало нормальным тратить более половины государственного дохода просто на погашение национального долга [1102] Р. Malanima, L’economia italiana: dalla crescita medievale alla crescita contempo-ranea (Bologna, 2002); Р. Malanima, ‘The Long Decline of a Leading Economy: GDP in Central and Northern Italy, 1300–1913’, European Review of Economic History 15 (2010), рр. 169–219. . Постоянная борьба с соседями за политическое, коммерческое и культурное преимущество было дорогим занятием. Европа стала континентом, жизнь на котором шла с двумя разными темпами: Старая Европа на востоке и юге, которая доминировала столетиями, теперь ослабела и находилась в стагнации; а Новая Европа на северо-востоке резко поднялась [1103] S. Broadberry and B. Gupta, ‘The Early Modern Great Divergence: Wages, Prices and Economic Development in Europe and Asia, 1500–1800’, Economic History Review 59.1 (2006), рр. 2–31; J. van Zanden, ‘Wages and the Standard of Living in Europe, 1500–1800’, European Review of Economic History 3 (1999), рр. 175–197. .

Некоторые сумели разглядеть зловещие предзнаменования раньше остальных. Уже в 1600 году британский посол в Венеции писал, что «в вопросах торговли упадок настолько очевиден, что все приходят к выводу, что за 20 лет» город придет к полному краху. Когда-то Венеция доминировала на Востоке, но теперь она не могла составить достойную конкуренцию. Множество больших кораблей, которые привозили домой огромные грузы или отправлялись в путь, теперь были «не видны» [1104] Sir Dudley Carleton, ‘The English Ambassador’s Notes, 1612’, in D. Chambers and B. Pullan (eds), Venice: A Documentary History, 1450–1630 (Oxford, 1992), рр. 3–4. . Это было незадолго до того, как город начал открывать себя заново, превращаясь из коммерческого центра в центр роскошной жизни, радость гедониста. Хотя власти пытались запретить ношение крупных, дорогих украшений, показные вечеринки и гедонистические удовольствия, число которых возрастало, преображение города было во многом понятно, в конце концов, что еще им оставалось делать? [1105] G. Bistort (ed.), Il magistrato alle pompe nella repubblica di Venezia (Venice, 1912), рр. 403–405, 378–381.

В мире международной торговли и высокой политики Венеция, Флоренция и Рим стали остановками на пути новых богачей. Хотя понятие «большого путешествия» появилось в 1670 году, такие экспедиции начали совершать на столетие раньше, когда поездка в Италию означала возможность купить высококачественный антиквариат, а также более изысканные предметы искусства, цена которых резко возросла вместе с увеличением количества покупателей [1106] E. Chaney, The Evolution of the Grand Tour: Anglo-Italian Cultural Relations since the Renaissance (Portland, OR, 1998). О ценах на картины см. F. Etro and L. Pagani, ‘The Market for Paintings in Italy during the Seventeenth Century’, Journal of Economic History 72.2 (2012), рр. 414–438. . Это был обряд социального изменения не только для тех, кто принимал в этом участие, но и для культуры в целом: плоды Южной Европы пожинались на севере. Когда гравитационный центр континента сдвинулся, то же самое произошло и с жемчужинами древней и современной культуры. Три самые примечательные коллекции античных скульптур в мире находятся в Британском музее, музее Фитцуильяма и музее Эшмола в Кембридже. Они были собраны любопытными путешественниками с глубокими карманами [1107] См., например, C. Vout, ‘Treasure, Not Trash: The Disney Sculpture and its Place in the History of Collecting’, Journal of the History of Collections 24.3 (2012), рр. 309–326, а также здесь V. Coltman, Classical Sculpture and the Culture of Collecting in Britain since 1760 (Oxford, 2009). .