Питер Франкопан - Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий

Немногие сомневались, что за этим что-то скрывается и энергия не единственная цель. Израильтяне, в частности, следили за разработками с возрастающей озабоченностью и собирали детальные разведданные о милитаризации своих соседей, сосредоточившись на заводе «Таммуз» неподалеку от Багдада в аль-Тувейте, более известном как завод «Осирак». Израиль также много вкладывал в собственную программу ядерных вооружений, так же как и в ракетные системы, модифицированные из французских оригиналов, которые могли доставлять боеголовки на расстояние более чем 200 миль [1866] Prospects for Further Proliferation , рр. 20–26. . Во время войны Йом Кипура в 1973 году считалось, что арсенал Израиля насчитывает 13 ядерных устройств [1867] K. Mahmoud, A Nuclear Weapons-Free Zone in the Middle East: Problems and Prospects (New York, 1988), р. 93. .

Запад смотрел на ситуацию сквозь пальцы, когда это требовалось. В Ираке, например, в начале 1970-х годов британцы решили, что «склонное к репрессиям и лично непривлекательное действующее правительство кажется успешным». Этот режим был стабилен и в таком качестве способен вести дела с британцами [1868] Wright to Parsons and Egerton, 21 November 1973, FO 55/1116. . Аналогичным образом действия Пакистана – постройка в 1970-е годы установок глубоко под землей, чтобы проводить скрытые испытания и в конечном итоге успешную детонацию, – прошли незамеченными. Пять горизонтальных тоннелей были вырыты глубоко в горе Раскох в Белуджистане, каждый предназначался для того, чтобы выдержать двадцатикилотонный взрыв [1869] F. Khan, Eating Grass: The Making of the Pakistani Bomb (Stanford, 2012), р. 279. . Как огорченно замечали пакистанские ученые, «западный мир был уверен, что неразвитая страна вроде Пакистана никогда не освоит эту технологию», и в то же время западные страны предпринимали «суматошные и настойчивые усилия продать нам все… они буквально молили нас купить их оборудование» [1870] Dr A. Khan, ‘Pakistan’s Nuclear Programme: Capabilities and Potentials of the Kahuta Project’, Speech to the Pakistan Institute of National Affairs, 10 September 1990, quoted in Khan, Making of the Pakistani Bomb , р. 158. .

Учитывая все это, нетрудно понять, как относились к суровым проповедям США, Британии и Франции, отказавшихся от проверок и правил МАГАТЭ, о нераспространении ядерного оружия те, кто вынужден был проводить исследования в секрете. Но настоящее лицемерие, если подумать, заключалось в энтузиазме, с которым развитые страны спешили заработать твердую валюту или получить доступ к дешевой нефти.

Предпринимались вялые попытки уменьшить распространение ядерных материалов. В 1976 году Киссинджер предложил, чтобы Пакистан свернул свой проект переработки и вместо этого положился на установку, снабжаемую из США, строящуюся в Иране в рамках плана, авторство которого принадлежало не кому иному, как Дику Чейни, предлагавшему, чтобы завод в Иране служил энергетическим узлом для нужд всего региона. Когда президент Пакистана отверг это предложение, США стали угрожать прекращением поддержки [1871] Kux, The United States and Pakistan, рр. 221–224. .

Даже Киссинджер начал переосмысливать идеи представления иностранным правительствам доступа к технологиям и конструкциям, служащим основой ядерной энергетики. «Меня просто утомляют стремления Ирана построить ядерные реакторы, – сказал он на заседании госдепартамента в 1976 году, несмотря на центральную роль, которую он играл в их поощрении. – Я поощрял это, но в какую область ни посмотри, кругом обман… мы единственная страна, достаточно фанатичная и непонятливая, чтобы делать вещи, противоречащие нашим национальным интересам» [1872] Memcon, 12 May 1976, цитируется по R. Alvandi, Nixon, Kissinger, and the Shah: The United States and Iran in the Cold War (Oxford, 2014), р. 163. .

Настроения вроде этих намекали на растущее в Вашингтоне чувство, что США загнаны в угол и стоят перед ограниченным выбором. Это было явно выражено членами Национального совета безопасности в конце 1970-х годов, которые позже замечали, что «у Соединенных Штатов нет видимой стратегической альтернативы близкому сотрудничеству с Ираном», который сжигает политические мосты повсюду [1873] G. Sick, All Fall Down: America’s Tragic Encounter with Iran (New York, 1987), р. 22. . Хотя критика шахского режима и, в частности, жестоких методов «САВАК» звучала в западной прессе, правительство США продолжало оказывать явную и постоянную поддержку. В 1977 году президент Картер посетил Тегеран в канун Нового года и стал почетным гостем на обеде в честь окончания года. «Иран, – сказал президент, – островок стабильности в одной из самых проблемных областей мира». Такое положение, по его словам, было достигнуто благодаря «великолепному руководству шаха». Он заявил шаху, что успех страны многим обязан «Вашему Величеству и вашему руководству, уважению и успеху, и любви, которую проявляет к вам народ» [1874] ‘Toasts of the President and the Shah at a State Dinner’, 31 December 1977, PPPUS: Jimmy Carter, 1977 , рр. 2220–2222. .

Эти очки были недостаточно розовыми, чтобы отрицать реальность, ибо грозовые тучи уже собрались и были видны всем.

В Иране демографический рост, скоростная урбанизация и щедрые растраты репрессивного режима смешались в ядовитый коктейль. Привычка к коррупции не помогала, учитывая сотни миллионов долларов «комиссионных», полученных правящей семьей и ее приближенными с каждого реактора [1875] Mossaver-Rahmani, ‘Iran’s Nuclear Power’, р. 192. . К концу 1970-х годов ситуация в Тегеране стала взрывоопасной, когда на улицы высыпали толпы людей, число которых все возрастало, чтобы протестовать против недостатка социальной справедливости и растущей стоимости проживания с учетом скачков цен на нефть и мировой поддержки, объем которой начинал превышать спрос.

Растущее недовольство играло на руку аятолле Хомейни, ныне изгнанному в Париж после выдворения из Ирака в рамках сделки, заключенной с шахом в 1975 году. Хомейни, чей старший сын, возможно, был убит «САВАК» в 1977 году, получил контроль над ситуацией, освещая болезни Ирана и обещая их вылечить. Он был блестящим оратором, способным улавливать настроения, совсем как Мосаддык тремя десятилетиями раньше. Обращаясь к левым революционерам, исламским ортодоксам и практически всем тем, кто был вне золотой петли драгоценных даров, Хомейни объявил, что пришло время шаху уйти. Бенефициарами новой власти должны были стать народ Ирана и ислам, а не шах.

Чтобы развеять страхи, что Иран станет религиозным государством, Хомейни пообещал, что священнослужители, проповедники и фанатики не будут участвовать в управлении страной прямо, они лишь укажут путь. Хомейни заложил 4 принципа в основу будущего: соблюдение законов ислама, уничтожение коррупции, отмену несправедливых законов и прекращение иностранного вмешательства в дела Ирана. Этот манифест не был слишком привлекательным, зато он был эффективным, затрагивал всех избирателей и очерчивал проблемы и трудности не только Ирана, но и всего исламского мира. Аргумент, что богатство разделено между несколькими за счет многих, был не просто сильным, но непобедимым. В 1970-е годы более 40 % населения страны голодали, по данным Всемирной организации здравоохранения. Неравенство было очевидным, богатые становились богаче, а положение бедных если и улучшалось, то незначительно [1876] Pesaran, ‘System of Dependent Capitalism in Pre- and Post-Revolutionary Iran’, International Journal of Middle East Studies 14 (1982), р. 507; Р. Clawson, ‘Iran’s Economy between Crisis and Collapse’, Middle East Research and Information Project Reports 98 (1981), рр. 11–15; K. Pollack, Persian Puzzle: The Conflict between Iran and America (New York, 2004), р. 113; а также здесь N. Keddie, Modern Iran: Roots and Results of Revolution (New Haven, 2003), рр. 158–162. . У иранского народа есть право на демонстрации, провозглашал Хомейни. Он говорил: взывайте к солдатам, «даже если они стреляют в вас и убивают», пусть десятки тысяч из нас умрут как братья, но покажите, «что кровь сильнее меча» [1877] M. Heikal, Iran: The Untold Story (New York, 1982), рр. 145–146. .