Александр Жолковский - Поэтика за чайным столом и другие разборы

Стереотип «женских» коммуникативных стратегий описан в литературе вопроса; для них характерно переключение на прагматику, на посторонние темы, «слабый» стиль, преобладание фатики, психологическая подвижность (см., в частности: Крейдлин 2005: 46–47).

Подробнее о различиях поэтики Кузмина и АА см.: Панова 2010.

«[О]на <���…> не говорит о своих чувствах прямо — эмоция передается описанием жеста или движения <���…>, так, как это делается в новеллах и романах» [ Эйхенбаум 1969 [1923]: 144]. Эйхенбаум добавляет, что АА придает лирической героине автобиографические черты, тем самым стирая с ее «маски» лишний грим; это — «особый, несколько жуткий, похожий на разрушение сценической иллюзии, прием. Но <���…> сцена этим не уничтожается, а наоборот — укрепляется» [Там же: 146].

Другие свидетельства см. в Панова 2010.

Позднее Пунин ознакомил АА с этой записью, на что та ответила великолепным графологическим жестом — «завизировала» ее [ Пунин 2000: 466]. Сама сцена (жест ознакомления) тоже литературна — выдержана в духе Льва Толстого и Софьи Андреевны.

Не случайно поэзия АА так притягательна для актрис, работающих в жанре «театр одного актера», прежде всего Аллы Демидовой.

Взятого, согласно Kelly 1994: 209, в объеме гимназического курса.

Элеонора Дузе и Сара Бернар имели таких профессионалов в своем распоряжении.

По количеству императивных приказов, просьб, советов и проч. лирика АА не уступает футуристической и советской поэзии, питавшей слабость к повелительному наклонению.

«Природная» ипостась с туфлями на босу ногу фигурирует в «Вижу выцветший флаг над таможней…» (1913).

В качестве двойников такой героине даются великолепные, артистически выразительные женские тела — скульптуры Царского Села и Летнего сада, мифические красавицы (Клеопатра, Саломея, Дидона), красавицы тринадцатого года (Ольга Глебова-Судейкина в ролях Путаницы и Псиши и Саломея Андроникова на аэроплане), балерины Анна Павлова и Татьяна Вечеслова.

Например, Знаешь, я читала, Что бессмертны души.

Об истерическом дискурсе Серебряного века см.: Смирнов 1994: 131–178.

Он представлен у АА не только самими цветами — розой, шиповником, но и карпалистическим жестом — гаданием по цветку: Знаю: гадая, и мне обрывать Нежный цветок маргаритку.

Осторожным намеком проходит ритуальный жест благословения жениха и невесты иконой. Возможный подтекст — древние поверья и бездонные очи блоковской незнакомки; в «Я пришла к поэту в гости…» (1914) опасными для АА предстанут и глаза самого Блока.

Стихотворение публикуется в разных вариантах — то самостоятельно, то как первая часть диптиха «Из „Черных песен“»; то с многоточием посередине, маркирующим забытое АА четверостишие, то без него. Эдиционной проблемой является и эпиграф из Анненского: он относится то ко всему циклу, то к «Прав…», то к его соседу по циклу.

Ср. «Высокомерьем дух твой помрачен…» (1917).

Ср. «Кое-как удалось разлучиться…» (1921).

Ср. «Меня, как реку…» (1945).

С Парижем был связан и Артур Лурье, но его АА простила («Кое-как удалось разлучиться…», 1921), и «оскорблять» его в 1961 г. было бы ни к чему. Совершенно недвусмысленно намекает на Анрепа и «оскорбительное» соседнее стихотворение («Всем обещаньям вопреки…»).

Эта формула (ср. еще: Одной надеждой меньше стало, / Одною песней больше будет, инскрипт Анрепу на книге «Вечер» — строки из «Я улыбаться перестала…», 1915) восходит к пушкинскому Прошла любовь, явилась муза.

Встреча с Анрепом состоится в 1965 г. — и именно в Париже.

Ср. роль Энея, которую АА в амплуа Дидоны (циклы «Cinque», «Шиповник цветет. Из сожженной тетради» и др.) отвела ничего не подозревавшему и в дальнейшем иронически отмахивавшемуся от этого кастинга И. Берлину (его версию событий см.: Берлин 1989 [1982] ). Анреп долгое время не представлял себе масштабов посвященного ему круга текстов АА (см.: Струве 2005 [1983] ). Важную структурную роль в таких построениях АА играло наличие железного занавеса, этой четвертой стены ее театра, дававшего ей полную свободу в организации спектакля.

Примечательно восприятие того же сюжета Анрепом: задним числом он отозвался о «Всем обещаньям…» как хотя и «основан[ном] на пережитом», но «одет[ом] пронзительной фантазией» [ Там же: 614]. А еще в 1916 г. он (в маске «бедной Тани» из VIII главы «Онегина») посвятил АА стихи о желании вернуть их отношения из мира кокетливых литературных фантазий к бедной, но теплой реальности: Мне страшно, милая, узор забавных словВ живую изгородь над нами разрастется, В трехсмысленной игретугим узлом совьется: Кокетства ваш приемостер и вечно нов. Но как несносен он! Как грустно будет знать, Что переплет листвы изящной пестротою Скрывалпростор лугов с их теплой простотою, Деревню бедную, затопленную гать, Березовый лесок за тихоюрекою (выделено нами — А. Ж., Л. П.; цит. по: Струве 2005 [1983]: 618).

Об учебе АА у Анненского и многочисленных перекличках см., в частности: Аникин 1988–1990 ; данный случай там не рассматривается.

У строки был вариант: Слова, чтобы вас разлюбить.

Алмеи ценились за исполнение танца осы (или пчелы): имитируя защиту от назойливых укусов, танцовщица снимала, одно за другим, свои покрывала и одежды, пока не оставалась совершенно обнаженной [ Панова 2006: I, 354–355].

Примерно так, как «прав» Иуда, давший Иисусу возможность выполнить предначертанную роль, — сюжет обыгрывавшийся в литературе Серебряного века, в частности в «Иуде Искариоте» Л. Андреева (1907).

Попытку осмысления подобных дискурсивных манипуляций местоименной референцией см.: Жолковский 2009б: 76–77.

Советские обертоны вносятся, среди прочего, вменением в вину герою (в других текстах анреповского цикла) предательства родины.

Ср. известную историю третирования ею — в стихах и в жизни — не женившегося на ней В. Г. Гаршина.

Ср. еще: Стать бы снова приморской девчонкой и т. д.; Но иногда весенний шалый ветер <���…> Или улыбка чья-то вдруг потянут Меня в не-состоявшуюся жизнь. В таком году произошло бы то-то, А в этом — это <���…>. Сродни этому инварианту — мотив одновременного обладания несколькими мужчинами: Отчего же, отчего же ты Лучше, чем избранник мой?; Со мной всегда мой верный, нежный друг, С тобой твоя веселая подруга.