Александр Жолковский - Поэтика за чайным столом и другие разборы

Преображается и сам мотив сути. Он принимает вид неких кратких, но многозначительных восьми строк намечаемого стихотворения, посвященных предположительно важнейшим, сущностным свойствам страсти. Таким образом продолжается колебание между абстрактностью сути и ее более конкретными акциденциями, ожидающее разрешения. Выбор числительного восемь, по-видимому, отсылает к традиционному минимальному размеру любовного стихотворения в русской лирике (как в «Я вас любил…» и «На холмах Грузии…» Пушкина).

Открывающий строфу эмоциональный подъем возникает на гребне интенсивных перечислений предыдущих строф. Но в самой в IV строфе (как и в двух начальных строках стихотворения) перечислений нет. Здесь, в начале второго звена композиции, теперь уже на пространстве целого четверостишия, задается новый вариант тематического импульса, обобщенно (ср. 15восемь строк с 1во всем) программирующий дальнейшее развертывание сюжета.

В плане рифмовки (на О и на А ) IV строфа радикально отходит от инерции первых трех строф, демонстрируя лишь минимальную преемственность (в виде безударных окончаний на ―ти). Фонетически заметна аллитерация на с , присутствующее в большинстве слов, а в эмблематичных свойствах страсти — даже по два раза (ср., кстати, схватывая… судеб, событий… свершать в предыдущей строфе).

2. В V строфе:

опять вступает мотив перечислений, развертывающих, на этот раз без какой-либо синтаксической нестыковки, непосредственно предшествующую умеренно абстрактную категорию — свойства страсти. И здесь перечисление впервые дает сильнейший крен от ноуменальных сущностей или хотя бы их эмблематических воплощений (типа корней, сердцевины, любить, свершать открытья) в сторону предельно земных, конкретных, материальных, телесных феноменов. Речь заходит о внешних проявлениях страсти, причем во многом «неправильных» (беззаконьях, грехах), случайных (нечаянностях), преходящих ( впопыхах ), мелких ( локтях, ладонях ). Повышению равномерной беглости перечисления этих явлений и подчеркиванию их общей поверхностности способствует одинаковое число — два — ударений в 4-стопных и 2-стопных строках.

В чем они согласуются с исходной установкой на суть — это, пожалуй, в установке на краткость, сжатость, малость, то есть синекдо-хичность, позволяющую им представлять сущность, целое (ср. выше сердцевину и нить). Но в представление о сути они вносят две существенные, типично пастернаковские поправки, диктующиеся двумя его подчеркнуто «неправильными» инвариантами.

Одним из них является мотив «счастливой импровизационности» — ср.:

— И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд ;

— В окно врывалась повесть бури. Раскрыл, как был, — полуодет ;

— Нет времени у вдохновенья. Болото, Земля ли, иль море, иль лужа, — Мне здесь сновиденье явилось, и счета Сведу с ним сейчас же и тут же;

— Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящего Раздумья, решила, что все перепашет;

— Незваная, она внесла, во-первых, Во все, что сталось, вкус больших начал. Я их не выбирал…;

— И, едва поводья тронув, Порываюсь наугад;

— Ты создана как бы вчерне, Как строчка из другого цикла, Как будто не шутя во сне Из моего ребра возникла;

— Но чудо есть чудо и чудо есть бог. Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда Оно настигает мгновенно, врасплох.

Другим — мотив «греховности» (разновидность «зловещего» [135]), заряжающий все вокруг своей преступной энергией. Ср.:

— И паркет, и тень кочерги Отливают сном и раскаяньем Сутки сплошь грешившей пурги ;

— Гремит плавучих льдин резня И поножовщина обломков;

— Что делать страшной красоте Присевшей на скамью сирени, Когда и впрямь не красть детей?

— Гуляет, как призрак разврата, Пушистый ватин тополей ;

— Небо в бездне поводов, Чтоб набедокурить ;

— Любимая — жуть! Когда любит поэт <���…> Он вашу сестру, как вакханку с амфор, Подымет с земли и использует;

— Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту ;

— Я вместе с далью падал на пол И с нею ввязывался в грех ;

— Что ему почет и слава, Место в мире и молва <���…> Он [поэт] на это мебель стопит, Дружбу, разум, совесть, быт ;

— И наподобие ужей, Ползут и вьются кольца пряжи, Как будто искуситель-змей Скрывался в мокром трикотаже;

— Впрочем, что им, бесстыжим, Жалость, совесть и страх Пред живым чернокнижьем В их горячих руках?

Но вернемся к нашему стихотворению. В V строфе эмоциональный накал и соответственно темп перечисления усиливаются еще и благодаря постепенному отказу от повторения предлога (о). А задыхающейся поспешности речи аккомпанирует нагнетание горлового фрикативного согласного х (и родственных ему взрывных к и г). В том же направлении работает синтаксическая и сочетаемостная нескладность, если не неправильность, выражения нечаянностях впопыхах. Наряду с эфемерностью минутных проявлений страсти тем самым акцентируется и мотив силы эмоционального и силового порыва, которым окрашивается проблематика сути.

Перечисление, правда, не глаголов, как в предыдущей строфе, а существительных, но зато очень динамичных, иногда отглагольных, достигает нового количественного максимума: их теперь уже не пять, а семь (то есть столько же, сколько дают в сумме инфинитивы и существительные, порознь перечисляемые в III строфе). В сочетании же с обобщающими эти проявления 16свойствами страсти получается обещанное число восемь, только не строк, а однородных членов. Кстати, здесь не исключена автоотсылка к собственным более ранним восьми (с половиной) строкам — фрагменту «Заплети этот ливень…» из цикла «Разрыв» (1918–1922) [136]:

Рифмовка продолжает держаться все тех же А и О, то есть плавно подключается к предыдущей строфе.

3. В следующей, VI строфе: