Иван Филоненко - Хлебопашец

Терентия Мальцева касалась лишь одна: «для единственного сына в семье». В документах воинского присутствия он уже значился «ратником второго разряда», что давало ему отсрочку от призыва на год. Однако уже через три месяца вызвали его на освидетельствование: все, истекла отсрочка.

Терентий показал ушибленную грудь. Его повертели, посмотрели и отпустили. Но отпустили с сомнением: мол, передадим документы в комиссию. Он поинтересовался, когда можно будет узнать решение.

— Иди,— ответили ему — Найдем, когда понадобишься.

Терентий вернулся домой, но радости не испытывал— томило ожидание: призовут —не призовут... Да и перед людьми неловко: вернулся-то без документов, словно сбежал. Другой бы и не подумал об этом, а он извел себя, будто и вправду от повинности прячется. Поэтому, когда в Шадринск попал по каким-то хозяйственным делам, зашел в уездное воинское присутствие — узнать решение комиссии.

— Унеси тебя леший, иди и не суй сюда носа! — сердито выгнал его чиновник, уразумев, о чем беспокоится этот молодой мужик, не понимающий, должно быть, что ему выпало счастье. Мало ли где документы могли запропаститься, ну и сиди себе с бабой на печи, зачем же искать понуждаешь, зачем сам объявляешься?

Не добившись ничего в уезде, Терентий стал досаждать волостному старшине, который жил через несколько дворов от них: мол, узнать бы надо. Старшина то ли забывал его просьбу, то ли утруждать себя не хотел, то ли не решался беспокоить людей, которые приставлены к воинскому делу и сами знают, когда и кого призывать. Однако однажды сказал сердито и решительно: «Ладно завтра в уезде буду, узнаю». И решительное это слово сдержал, привез ему бумагу, которой предписывалось ратнику второго разряда Терентию Мальцеву марта 20 дня 1916 года явиться для несения воинской повинности. Он призывался на действительную, что означало — на войну. На первую мировую войну.

Парасковья развязала платочек, спустила его на лнцо и, уронив голову на колени, запричитала навзрыд:

— Ой, тошнешенько, провожаю я милу ладу, ой тош-не-шень-ко, на германско полюшко...

Свекор заругался на одуревшую молодуху: так не провожают, а по убиенному причитают. Однако от слов его сделалось в избе и вовсе сумрачно и тяжко.

Простился Терентий с отчим домом, поклонившись на все четыре угла, с отцом, с матерью, с женой и с недавно народившейся дочкой, каждой животине во дворе поклонился и под горестные причитания деревенских баб надолго покинул родимые, милые сердцу края. Сколько раз будут сниться ему родные лица, деревня, поля и леса по окоему. Сколько раз подумает: нет, никогда больше не увидит их.

Сколько раз мысленно попрощается с ними, а заодно и с жизнью. Впереди его ожидали до того бесконечно долгие годы, каждый из которых что жизнь целая, горькая, подневольная, безнадежная жизнь на чужбине.

В теплушках было холодно — ни угля не дали, ни дров. Пробовали ратники на остановках топлива раздобыть, но ничего горючего не находилось и на остановках— давно все было прибрано другими. Приходилось утешаться тем, что ехать им предстоит не так далеко, до Екатеринбурга, а это по новой, недавно построенной дороге верст двести всего.

В большом этом уральском городе Терентий Мальцев не бывал, но знал о нем по рассказам деревенских мужиков, с обозом ездивших сюда.

Екатеринбург представлялся ему богатым каменным городом, но, выгрузившись из теплушек, увидел улочки ветхих деревянных строений — теплушки с новобранцами затолкали в далекий от станции тупик, где и выгрузились. Отсюда нестройными шеренгами повели их по глухим окраинам в казармы, где сформируют из них маршевые роты и три месяца от темна до темна будут учить приемам штыкового боя, строевому хождению и изредка — стрельбе из винтовки.

На исходе этих трех месяцев, перед отправкой, на фронт, Терентий писал домой, чтобы приехал кто-нибудь: очень уж хотелось повидаться с родными, пока близко. Отец, конечно, не поедет, не бросит хозяйство, так что если кто и сможет вырваться, то только жена. Ее и ждал, вот-вот заявиться должна. И надеялся — уж на один день-то отпустят его, хотя бы день один отдохнет он от муштры этой окаянной, изнуряющей тело и душу.

Однако когда Парасковья приехала и Мальцев доложил об этом отделенному, тот взводному, а взводный ротному, то разрешили ему всего две коротких отлучки: на час в обеденный отдых, да еще на час, когда из «штыкового боя» вышли и дана была передышка.

Не очень радостной была встреча — Парасковья с горем приехала:

— Доченька-то наша померла ...

Утешал ее Терентий, а самому плакать хотелось: от горя этого, которое неизмеримо увеличивалось тоской по дому...

Через несколько дней объявили отправку на фронт — маршевая рота направлялась в русский экспедиционный корпус во Францию.

Мальцева вызвал ротный и сказал:

— Если хочешь, можешь еще на три месяца здесь остаться.

Его, как человека грамотного, оставляли отделенным при формировании новой маршевой роты.

— Не знаю,— сказал Мальцев. Свыкся, сдружился он со многими за эти месяцы, не хотелось отставать от них. Однако и в такую даль, за пределы России не хотелось отправляться, да и муштра надоела. Поэтому и вправду не знал, как лучше: то ли сейчас ехать, то ли еще три месяца потопать, но побыть в стороне от войны. Пусть будет так, как начальники решат.

Его оставили. И он считал, что ему, как ни говори, крепко повезло. Второй срок пребывания в учебной роте полегче показался, хоть и делал все то же самое — отделенным он станет только на время следования к фронту.

Их погрузили в вагоны 9 ноября 1916 года. Почти месяц шел эшелон через всю Россию, к западной границе ее, в Галицию. Пожалуй, ни один человек, ни солдат, ни командир, не испытывал нетерпения, не торопил мысленно поезд, а еще и притормаживал. Каждый думал: успеем хватить лиха. Давно и бесследно минуло то время первых героических порывов, когда каждый мнил себя смелым казаком Крючковым — не впервой бить нам германца! Но оказалось, что бить-то и нечем, что на «ура» против пуль, против пулеметов и пушек не попрешь. И Россия действительно все больше трезвела, все больше уставала и все отчетливее осознавала никчемность всех трат, которые понесла она и еще понесет на полях битвы.

В конце шестнадцатого года и начале семнадцатого на фронтах Галиции было полное затишье. Выдохлась и та и другая сторона. Русские много сил потратили, потеснив германцев и австрийцев на этом участке войны в ходе летней кампании. Германцы и австрийцы. оправляясь от поражений, недавно понесенных ими, готовились к боям, которым не предвиделось ни конца ни края. На той и другой сторонах солдаты рыли окопы поглубже, строили землянки, в которых перезимовать собирались, нары в них мастерили.