Штефан Хаузнер - Даже если это будет стоить мне жизни! Системные расстановки в случае тяжёлых заболеваний и устойчивых симптомов

Таким образом, процесс исцеления предполагает отказ от этой тоски по близости с родителями, согласие с ними и взятие на себя ответственности за себя самого, позволяющее прийти к автономии взрослого человека.

Надежду пациента на исполнение этих детских желаний можно рассматривать как бессознательную выгоду от болезни в широком смысле.

Нуждаемость: «Ты должна отпустить свою мать!»

(пациентка с болезнью Зудека 11 11 11 Болезнь Зудека (Р. Н. М. Sudeck, 1866 — 1938, нем. хирург) — острая трофоневротическая атрофия костной ткани, возникающая в связи с механическим повреждением или воспалением костей и суставов. (Прим. науч. ред.) )

Женщина, испытывающая трудности при ходьбе, рассказывает о том, что сразу после рождения она была разлучена с матерью, так как роды были тяжелые и ее пришлось на три недели положить в детскую больницу. Мать была шокирована видом ребенка, обезображенного в результате применения в ходе родов вакуум-экстрактора и щипцов, и позже она постоянно говорила о том, как трудно ей было принять свою дочь.

Во время прояснения запроса я чувствую сильную тоску пациентки по близости и поддержке, также чувствуется, что в этой ситуации она проецирует свою нуждаемость на терапевта. Поэтому сначала я прошу пациентку поставить двух заместителей: женщину для нее самой и мужчину в качестве заместителя для меня. В расстановке заместительница пациентки сразу же прислоняется к моему заместителю, кладет голову ему на плечо и плачет. Проекция на меня как одного из родителей становится очевидной и для пациентки, и я прошу двух членов группы побыть заместителями ее отца и матери. Я ввожу их в расстановку и ставлю на некотором расстоянии позади заместительницы пациентки. Моего заместителя, который испытывает заметное облегчение, я отпускаю из его тяжелой позиции.

Заместительница матери не проявляет к дочери ни интереса, ни каких-либо чувств. Отчетливо видно, как это тяжело для пациентки, но она не может показать свою боль и сдерживает свои чувства. Я решаю прервать в этом месте расстановку и на данный момент просто дать пациентке встретиться с ее нуждаемостью.

На следующее утро она рассказывает, что после вчерашней расстановки ее физическое состояние становится все хуже. Она чувствует себя потерянной и брошенной в своей боли, а все ее мысли занимает образ матери, которая от нее отворачивается. В ней явно чувствуется сопротивление такому образу матери, и я говорю ей спокойным, но твердым тоном: «Ты должна ее отпустить».

Сознавая свое бессилие, пациентка опускает взгляд. Но через какое-то время она качает головой и с яростью топает ногой, показывая, что не согласна с моими словами. Я прошу вчерашнюю заместительницу матери встать напротив сидящей рядом со мной пациентки. Та продолжает смотреть в пол, а заместительница матери снова от нее отворачивается. Когда пациентка начинает тихо плакать, я говорю ей: «Посмотри на свою мать! Посмотри ей в глаза!» Она медленно поднимает голову, но мать продолжает смотреть в окно. Не успеваю я сделать следующий шаг, как пациентка опускается со своего стула на пол, обнимает мать за ноги и начинает громко и драматично рыдать. Для заместительницы матери это невыносимо. Она пытается стряхнуть с себя пациентку и высвободиться из ее рук. Когда заместительница матери с усилием отрывает от себя дочь, та кричит от боли и ярости. Заместительница матери отходит на два шага и, не обращая внимания на дочь, оставляет ее лежать на полу. Та не желает соглашаться с такой реакцией матери и ползет к ней. Поскольку она практически не может пользоваться ногами, она по сантиметру приближается к ней, подтягиваясь на руках. Заместительница матери по-прежнему собрана, спокойна, полна сил и все так же, не обращая ни на что внимания, смотрит в окно. Пациентка, напрягая все силы и громко плача, ползет к матери. Наконец она до нее добирается и кончиками пальцев прикасается к ее ступням. Но заместительница матери снова отходит назад, а пациентка снова плачет от боли и снова пытается последовать за ней.

Поскольку в этом движении не намечается никакого развития, всем присутствующим ясно, что работу нужно прервать. Я отпускаю заместительницу матери из ее роли и объявляю для группы получасовой перерыв. Пациентка, тихо плача, лежит на полу. Когда два участника группы собираются помочь ей встать, я незаметно для пациентки не даю им этого сделать. Я понимаю, что своей помощью они нарушат интервенцию прерывания. По моему восприятию, первый шаг к решению — это прийти к согласию с матерью, такой, как она есть. Поэтому я веду себя так же, как она, и прошу группу тоже не помогать пациентке.

Так мы уходим на перерыв. Напряженные и растерянные участники покидают комнату и выходят на воздух, на террасу. К нашему общему изумлению, минут через двадцать пациентка, улыбаясь и без своей палки, тоже выходит на террасу. Она направляется прямо ко мне и благодарит. Мы все с удивлением смотрим на то, как она справляется без палки. Она с гордостью заявляет: «Это в первый раз за много лет, что я выхожу из дома без палки!»

Примерно через год после расстановки я получаю от пациентки следующий рассказ:

Зима и весна 2004 года были для меня тяжелым временем. Физически я чувствовала себя очень плохо. В течение шести месяцев я была вынуждена принимать лекарства от воспаления и боли. Я дважды лежала в больнице, но ничего не помогало и не приносило облегчения. Хотя врачи говорили, что я на пути к выздоровлению, я испытывала невыносимые боли в бедрах, пятках и ступнях. Мне требовалась специальная трехопорная ортопедическая трость, на которую я должна была опираться, чтобы с трудом и болью сделать хотя бы пару шагов. Я была в таком отчаянии, что решила пойти на семейную расстановку.

Я вызвалась в самом начале работы группы и стала первой клиенткой. Когда я села рядом с терапевтом, он долго молча на меня смотрел. Спокойный и невозмутимый взгляд дал мне ощущение глубокого покоя. Задав несколько вопросов, он сказал: «Выбери заместительницу для себя и заместителя для меня и поставь их по отношению друг к другу». Хоть я и удивилась, но сделала, как мне сказали, и поставила их напротив друг друга. Вскоре моя заместительница по собственной инициативе подошла к заместителю терапевта, положила голову ему на плечо и заплакала. Затем она очень медленно опустилась на пол, продолжая плакать и крепко держась за заместителя терапевта.

Штефан Хаузнер спросил меня: «Как ты думаешь, у нас хорошая база для терапевтической работы?»

Мне было ясно, что так ничего не выйдет, и поэтому я ответила: «Нет, это похоже на отношения между ребенком и его отцом или матерью».

Штефан кивнул, подошел к своему заместителю, поблагодарил его и отпустил из роли. Затем он выбрал мужчину и женщину в качестве заместителей моих родителей и ввел их в расстановку. Заместитель моего отца с любовью повернулся к моей заместительнице, а вот заместительница матери выглядела равнодушной и в конце концов отвернулась. Когда я увидела такую реакцию матери, мне стало холодно, и то же самое чувствовала моя заместительница. Она была в отчаянии и плакала. Она сказала: «Мне плохо, мне очень холодно. У меня такое ощущение, что я умираю. Все мои члены онемели». Так она стояла, плакала и дрожала, дрожала и плакала. Потом она еще сказала: «Это слишком, это все слишком». Меня очень задели эти слова, потому что всю мою жизнь я жила с чувством, что это «слишком». В этом месте Штефан решил прервать работу. Он сказал: «На данный момент я хотел бы оставить все, как есть, а завтра мы продолжим».