Штефан Хаузнер - Даже если это будет стоить мне жизни! Системные расстановки в случае тяжёлых заболеваний и устойчивых симптомов

Заместительница матери ощущает тяжесть в теле и не чувствует связи с мужем и дочерью. Она отходит от них и в конце концов выходит из круга. Здесь она с облегчением вздыхает и поначалу чувствует себя лучше.

Дальнейший опрос пациентки показывает, что отец ее матери покончил с собой, когда той было два года. Мать росла уверенная в том, что ее отцом является ее отчим. О смерти родного отца она узнала уже во взрослом возрасте.

Эта информация объясняет движения и чувства заместительницы матери. В глубине души ее тянет к умершему отцу. Я обращаюсь к пациентке со словами: «У меня такой образ, что все симптомы коренятся в одной и той же динамике. Есть кто-то, кого нужно включить, чтобы прийти к решению». Тут я делаю паузу, поскольку пациентка от меня отворачивается и упрямо смотрит в пол. «Это твоя мать! Целительным здесь будет согласие с матерью, признание того, что она несет, согласие с тем, как все было, и принятие ее со всем, что к ней относится». Пациентка энергично возражает: «Но я не хочу!» Я вчувствуюсь в ее слова и после длительной паузы озвучиваю то, что воспринимаю: «Это не так! Есть уровень, на котором ты не хочешь, его я тоже чувствую, но это только часть действительности. Глубоко в твоей душе я чувствую также любовь и тоску по матери, которая делает тебя достаточно сильной, чтобы нести за нее все это: бессонницу, проблемы с желудком и кишечником и изнасилование. Все это из любви к матери». Пациентка молча меня слушает, и после этих слов мы оба долго сидим тихо.

Чтобы помочь пациентке войти в контакт с этой любовью, я прошу заместительницу матери встать напротив нее. Я жду, пока пациентка посмотрит ей в глаза, и предлагаю сказать: «Дорогая мама, даже если ты уйдешь, ты навсегда останешься моей мамой. Что бы ни было то, что связывает тебя и разлучает нас, теперь я это уважаю». Эти слова очень трогают заместительницу матери. Со слезами на глазах она смотрит на дочь и берет ее за руки. Теперь пациентка может сохранять зрительный контакт, она тоже плачет, и они обнимаются. Дочь еще раз смотрит на мать, и я предлагаю ей сказать: «Дорогая мама, теперь я соглашаюсь и теперь я принимаю это даже по такой цене!»

В консультировании и терапии нужно учитывать, что любое «сопротивление» пациента имеет свои основания и выполняет какую-то функцию. Поэтому я отношусь к нему с уважением, но не особенно им впечатляюсь. Мы часто сталкиваемся с сопротивлением, когда наши пациенты хотят чего-то другого, чем мы, или, точнее говоря, мы называем «сопротивлением» такое поведение наших пациентов, которым они показывают, что не хотят того, что представляется правильным нам. Тогда на эту ситуацию можно посмотреть и так, что мы, как терапевты, неправильно оценили возможности пациента или что нам не удалось пригласить его к новому, по нашему мнению, более здоровому образу мышления, чувствования или поведения.

В данном случае я обхожусь с упрямым «Но я не хочу!» пациентки таким образом, что даю ей необычную интерпретацию ее поведения, конфронтирую ее с заместительницей матери и предлагаю фразы, которые, как я предполагаю, найдут отклик в их душах и позволят их отношениям измениться.

Убитые опекуны:

«Если ты хочешь жить, ты должен отпустить свою мать!»

(пациент с неспецифическими болями в животе)

40-летний мужчина из Триеста, «сколько себя помнит», страдает несиецифическим заболеванием желудочно-кишечного тракта. Он не переносит различные продукты питания. У него нет однозначного клинического диагноза, а некоторые врачи предполагают у него болезнь Крона. Его проблемы часто расцениваются как имеющие вегетативный или неврогенный характер.

Пациент - четвертый живущий ребенок своих родителей, «единственный» сын. До него мать на пятом месяце беременности потеряла ребенка (мальчика). Проводя опрос, я внезапно чувствую невероятную тяжесть. Мне с огромным трудом удается сохранять внимание, такое ощущение, что что-то вытягивает из меня жизненные силы. Я делюсь с пациентом моим восприятием, и он говорит, что на это ему вспоминаются два события. Первое — что в детстве он чуть не погиб. Они с друзьями нашли в лесу гранату, оставшуюся со времен Второй мировой. Когда они попытались ее разобрать, она взорвалась и он получил опасное для жизни ранение. Несколько недель он провел в больнице в состоянии комы. Его друг потерял руку, а позже, в 19 лет, покончил с собой. Это событие до сих пор не оставляет его в покое, он так и не избавился от ощущения, что самоубийство друга связано с тем несчастным случаем.

Второе событие такое: его бабушка и дедушка по отцовской линии владели баром. Во время войны через него поддерживали связь партизаны. Однажды в бар пришли фашисты, забрали одного жителя деревни и расстреляли его. В деревне ходили слухи, что, боясь за родителей, его предал их 14-летний сын (отец пациента).

Слушая пациента, я пытаюсь почувствовать, какое из этих событий покажется мне резонирующим с его симптоматикой, чтобы выяснить, какую систему отношений расставить. Поскольку у меня не возникает никакого определенного ощущения, я предлагаю поставить заместителей для пациента и его родителей.

Он явно удивлен своим спонтанно расставленным образом семьи. Все три заместителя смотрят в разные стороны, такое впечатление, что между ними нет никакой связи. Заместитель пациента чувствует себя одиноким, брошенным и потерянным. Заместительница матери смотрит в пол, а заместитель отца полон злости. В качестве первого шага я прошу пациента поставить также заместителя для партизана. Когда пациент отводит его на место, тот сразу опускается на пол. Но никого из заместителей это не трогает. Я спрашиваю их, как они себя чувствуют. Заместитель отца говорит только: «Это хорошо, что он (показывает на партизана) мертв, но он не важен. Я невероятно зол - на все!» Заместительница матери по-прежнему как зачарованная смотрит в пол и не выказывает никаких чувств. Поскольку этот шаг, похоже, ни к чему не ведет, я предлагаю поставить заместителя для умершего на пятом месяце беременности брата, и затем прошу его лечь перед матерью на пол. Она, словно в шоке, смотрит на мертвого ребенка, начинает громко кричать и кажется сумасшедшей. Заместитель отца не в состоянии вынести ее истерический крик, он берет жену за руку и в конце концов приводит к мертвому партизану. Заместительница матери тут же умолкает и с ужасом смотрит на мертвого. Вдруг ее боль вырывается наружу, и она начинает рыдать.

Сидящий рядом со мной пациент тоже плачет и говорит: «Теперь я знаю, что это означает. Родители моей матери родом из Данцига. Мою мать вместе с другими детьми отправили в Италию. Итальянская семья, которая ее приняла, прятала и поддерживала партизан. Когда маме было пять лет, ее итальянских приемных родителей убили немецкие солдаты». Когда пациент описывает эти события, заместительница матери ложится рядом с заместителем убитого партизана. Там она чувствует себя хорошо и успокаивается. Другие заместители теперь тоже расслабились. Только в заместителе пациента явно идет работа. Он не знает, как ему быть. С одной стороны, его тянет к матери, с другой стороны, он, похоже, понимает, что это значит.