ЗНАНИЕ-СИЛА, 2000 №01

Но Добжанский пошел далее. Он показал, что особи, свободные от вредных мутаций, вовсе не являются самыми адаптивными, или же они адаптивны лишь в узком диапазоне условий среды.

Так возникла известная балансовая концепция генотипа. В ее рамках нет места раз и навсегда заданной норме. Применительно к человеку хорошо известным примером является повсеместная гетерозигстность по летальному гену серповидноклеточности зритроцитов в малярийных районах. Гетерозиготные носители смертельной рецессивной мутации устойчивы к малярии, и летальный ген поддерживается в популяции, несмотря на регулярную гибель гомозиготных по данному гену индивидов. Так вид жертвует частью особей, чтобы сохранить целое.

Страстность в науке, согласно автору концепции «личностного знания» М. Полани, это не просто побочный психологический эффект. Она имеет самостоятельный интеллектуальный характер и неразрывно связана с самой сутью познания, позволяя делать интуитивный выбор фактов из их хаоса.

Добжанскому удалось передать другим страстное убеждение в необходимости всесторонних комплексных исследований эволюционного процесса. Стал афоризмом тезис Добжанского «ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции». Конечно, этот тезис можно понимать и оценивать по-разному. Недавно мне встретилось такое видоизменение этого афоризма со стороны цитологов и эмбриологов: «Ничто в эволюции не имеет смысла, кроме как в свете клеточной биологии». И можно задаться, к примеру, вопросом: разве законы Менделя не имеют смысла сами по себе, а лишь только в аспекте эволюции? Мне представляется, и то, и другое.

Изучение наследия Добжанского продолжается. Подготавливается к изданию переписка Добжанского с его учителем Ю.А. Филипченко и с другими биологами и генетиками России, где оставались его младшие коллеги и друзья и куда он порывался поехать, но так и не смог преодолеть «железный занавес». Судьба биологии в советской России оставалась близка Добжанскому. Он принял самое активное участие в критике Лысенко, а также в осмыслении случившегося в СССР погрома генетики. Поскольку западным ученым трудно было поверить в то, что громкие положения новой «мичуринской генетики» построены, по существу, на песке, Добжанекий в 1946 году взял на себя труд перевести на английский книгу Лысенко «Наследственность и ее изменчивость». Затем он публикует спокойную критическую статью о «лысенковской генетике». В то время в СССР уже никакая критика Лысенко не могла появиться. А за перевод на русский язык и распространение этой антилысенковской статьи Добжанского известный генетик В.П. Эфроимсон был изгнан из Харьковского университета. В газете «Правда» от 2 сентября 1947 года появляется статья со словами, что Добжа некий «подвизается теперь в США на поприще клеветы против советских биологов и «задает тон» в этой антисоветской кампании».

После погрома генетики в СССР, в августе 1948 года тон статей Добжанского становится резче, что видно уже из их названий: «Подавление науки» (1949), «Смерть науки в России» (1950). Он делает вывод, что причины господства Лысенко лежат вне биологии или сельского хозяйства и прямо не связаны с марксизмом (можно быть марксистом и настоящим генетиком), а коренятся в тотальном контроле науки со стороны власти. Добжанский с энтузиазмом воспринял признаки возрождения генетики в СССР и в одной из статей опубликовал рецензию сразу на шесть книг по генетике, вышедших в России в шестидесятые годы. В своих работах Добжанский широко цитировал статьи на русском языке и регулярно следил за публикациями на эволюционные темы в России. Приведу личный пример. В 1966 году в журнале «Генетика» вышла моя статья по сопоставлению генофонда летальных мутаций в удаленных природных популяциях дрозофил. Вдруг совершенно неожиданно пришло письмо от Добжанского с одобрением работы, добрыми напутствиями и дискуссионными замечаниями. Возникла переписка, и вслед за тем Добжанский прислал мне оттиски своих работ и свою новую книгу «Генетика эволюционного процесса».

Ушедшая из жизни несколько лет назад Софья Добжанская, дочь ученого, так закончила свои воспоминания: «Его наука составляла всю его жизнь… Единственной страной, в которой мой отец всегда чувствовал себя гражданином, была страна, которая не знает границ, это страна науки».

Александр Волков

Двухтысячный год, знаменуя собой смену века и тысячелетия, завораживая округлостью даты, одновременно вовлекает нас в цифровую западню. Создается невольное впечатление, что две тысячи лет — невероятная, неохватная длительность — весь отпущенный нашей естественной истории срок, время, прошедшее от нулевой отметки старта, до которой тянется нечто безграничное, уходящее в непроглядно смутную дымку прошлого, как и неясное, беспредельное, неизвестное будущее.

Но это не так — в смысле неизвестности. В очередной раз мы (точнее, мы благодаря ученым) подвели стрелки на вселенских часах, уточнив время ее существования. Как до нас (задолго до!), так и после (значительно после!). Таким образом, в третье тысячелетие мы вступаем, если хотите, с новым ощущением дыхания вечности. Казалось бы, что нам, переживающим мгновения, до этих миллиардолетий, до не умещающихся в голове нулей, до времен, дотянуться до которых возможно лишь мыслью? Наверное, в этом-то и разгадка завораживающей притягательности биографии окружающего нас мира — в нашей способности строить о нем представления, беспрестанно их пересматривать и не оставлять попыток оснастить себя все более мощными средствами его познания.

То, что мы узнаем сегодня о будущем Вселенной, заставляет задуматься и о будущем этих знаний — о тех, без кого они были бы невозможны, кому предстоит их приумножить и скорее всего вновь перекраивать. Поэтому комментарий к космически возвышенной теме номера парадоксально приземлен. Однако не будем забывать: до сих пор все, что позволяло нам приоткрывать завесу над заоблачными тайнами, было не божественным откровением, а делалось на Земле и землянами, в том числе и нашими земляками.

Помните: «Открылась бездна…»?

Александр Волков

Впишите в хронологии слово «вечность»!

И как видений зыбкая основа,

Все башни гордые, дворцы, палаты,

Торжественные храмы, шар земной

Со всем, что есть на нем, все испарится.

Как бестелесные комедианты, даже

Следа не оставляя.

У. Шекспир, «Буря» (пер. М. Кузмина)