Наталия Сухинина - Полёт одуванчиков

Вот-вот уже быть весне, скоро зацветёт сирень, в мае она уже вовсю благоухает, поедем за город, наломаю я Даше большой букет, спрячет она в нём своё счастливое лицо, а мой фотик защёлкает, застрекочет как пулемёт. Даша и сирень, сирень и Даша. Но до сирени ещё надо дожить, и, самое главное, объясниться.

Илья потёр виски. Да, ситуация… Картошка поджарилась, сейчас буду кормить детей. Прежде чем прийти Вике, позвонит соседка: «Илюш, позови Вику». Тут же отрапортует Вике: «Не ушёл ещё». Та опять будет отсиживаться у соседки, куда ей далеко от детей уходить.

Пора собираться. «Приду домой, сразу позвоню Даше. Отсюда звонить — вроде как врать. Какие мы честные, — засвербила мысль, — врать не хотим, а сами заврались по уши и как выбраться из вранья, понятия не имеем. А что, если прямо сегодня выложить Даше всё как есть? Я женат, но от жены ушёл, больше к ней не вернусь. У меня дети, я их не брошу и буду любить, как и наших будущих детей. Выходи за меня замуж, Дашенька. Нет, так нельзя. Дашу надо подготовить. Моё объяснение для неё удар. Вот ведь как погано получается, люблю человека и наношу ему удар. Да, заврался».

Он шёл по вечерней уже Москве шагом деловым и быстрым. Так ходят москвичи, по-другому не получается. Москва диктует свой ритм, свою походку, попробуй, пойди по Москве вразвалочку. Илья никуда не спешил. Представлял, как он возвращается с работы, а дома его ждёт Даша. Фартучек весёленький, сама колокольчик: «Илюш, что я тебе расскажу…»

Даша рассказывает, а он выгружает сумку — купил по дороге продукты. Банальная картинка семейной жизни, а такая желанная.

Вот он и дома. После недели жизни у Петровича, дай ему Бог здоровья, Илья снял себе небольшую квартирку в Выхино. Сюда он и пригласил Дашу на обед. Она, конечно, ни о чём не догадалась. Тем более, что он предусмотрительно снял со стены большую старую фотографию хозяев. На ней дама в глухом чёрном платье и с пышной причёской, усатый офицер с вытаращенными глазами и девочка — копия дама. Даша, если не убрать, начнёт расспрашивать. Отнёс фотографию на балкон, отвернул её к стеночке и заставил для верности пустыми трёхлитровыми банками. Но всё равно получилась маленькая заминка. Даша попросила показать семейный альбом:

— Я так люблю смотреть семейные альбомы! У нас их много, разложены по годам: я совсем кроха, побольше, школьница, есть, где папа с мамой совсем молодые. Я тебе обязательно покажу.

— А у меня нет альбома. Сапожник без сапог, сама знаешь…

— Я тебе подарю. Большой, красивый, сейчас такие альбомы продаются, глаз не отведёшь.

— Хорошо, Дашенька, подари.

Вот теперь, дома, он звонит, наконец, Даше.

— Я немного приболела. Температура… Мама заставила сходить в больницу. Дали больничный, отлёживаюсь.

— Дашенька, я так соскучился.

— Я тоже, Илья. А у меня новость. Я сказала маме…

— Что сказала?

— Что у меня есть ты!

Самое время сейчас поехать к Даше, накупить разных вкусностей, фруктов, она очень любит мандарины, особенно абхазские. Накупить абхазских мандаринов и к ней. Сесть на краешек кровати, погладить по голове, напоить чаем. Но ехать к Даше — это уже почти сватовство. «У меня есть ты!» Раз мама знает обо мне, то мой визит она расценит однозначно. Но он не может явиться в Дашин дом, не сказав ей всю правду. Значит, враньё продолжается…

— Попробуй заснуть, Дашенька, лучшее лекарство — это сон.

Даша примолкла. Илья так хорошо её чувствовал, что сразу понял: конечно, она хотела, чтобы он её навестил. «Дашенька, я не могу, я запутался, Дашенька…» — чуть не сорвалось с языка.

— Хорошо, ты завтра, как проснёшься, сразу звони. Договорились?

Перед сном Илья думал о вранье. О разрушающей силе обмана. Единожды солгав… Вот почему это страшно — единожды солгав. Потому что за этим «единожды» последует второй, третий, сотый раз. Обман подчинит себе человека, сделает его малодушным, заставит хитрить и приспосабливаться. Если бы тогда, на катке, сразу он сказал Даше правду! Как борзая помчался бы сейчас в её дом, и к абхазским мандаринам добавил бы роскошный букет роз для Дашиной мамы: «Я прошу руки вашей дочери».

Илья галантен, Илья красив, Илья честен. Ему нечего скрывать от Даши. Она знает, он был женат, теперь в разводе, с кем не бывает. Она знает, у него дети. Но разве дети могут быть помехой тем, кто счастлив и любим?

«Хватит тянуть. Надо рассказать Даше всё. А вдруг она не простит обмана? Я буду валяться у неё в ногах, просить прощения. Нет мне без неё жизни! Буду умолять её стать моей женой. Завтра же и пойду. С мандаринами. Пока без цветов. С цветами я пойду после развода с Викой», — решил Илья.

В храме как-то не так. Что-то происходит. Шушукаются, переглядываются, мелко крестятся, у многих красные глаза. Встретились взглядом с Галиной Степановной. Она стояла у подсвечника справа. Вика кивнула ей, та ответила, но тоже не так, как обычно, — лёгким поклоном и улыбкой, а лишь устало и скорбно опустив глаза. У плохих вестей быстрые ноги. Уже через десять минут Вика знала: во время родов умерла матушка. Младенец, мальчик, выжил. Вика услышала за спиной разговор двух прихожанок:

— Пятеро остались, пятеро, ой, Боженька, ой, помоги.

— Почему умерла-то?

— Говорят, сердце… Маялась она с сердцем, ей бы покой, а всё на ней. Вот и… Царство Небесное рабе Божией Ксении.

Вика повернулась к женщинам.

— Правда? Это правда?

Те скорбно закивали головами.

— Правда, миленькая, правда, кто такими вещами шутить будет.

Служил другой, незнакомый батюшка. Старый, обросший сединой, грузный, неповоротливый. Вика вышла на улицу. Ей захотелось сесть, новость подкосила ноги. А весна по церковному двору гуляла хозяйкой. Слепило глаза от нестерпимого света — это небесная синь растворилась в золоте солнца и засияла безжалостно, проникая в самые потаённые уголки. Весной особенно остро ценится жизнь, и робкое семя надежды, проклюнувшись и отогревшись, не против стать крепким, укоренившимся ростком. И в этом торжествующем свете — смерть. Какая жестокость. Почему оборвалась молодая жизнь? Четверо, нет, теперь пятеро деток — сироты. А какими силами жить дальше батюшке? Ведь он уже никогда не сможет привести хозяйку в дом, Вика знала, священники второй раз не женятся. Значит, один. Пятеро. Господи, какая страшная, какая непоправимая беда. Вика вспомнила матушку. Круглолицая, полная, неунывающая, никто не видел её одну, Вика тоже. Всегда с коляской, да ещё за юбку цепляются, да ещё убегают, да ещё дерутся, да ещё лезут куда нельзя. А матушка — сплошное благодушие. Ни тебе насупленных бровей, ни тебе повышенного голоса. Пела на клиросе. Коляска под боком, двое возятся на полу, один заснул на лавке. А она — поёт. Красиво пела. Поговаривали, что она окончила консерваторию. Матушка своей полнотой и теплом напоминала печку. Возле неё погреться — и можно жить дальше. Почему Вика ослушалась и не подошла к ней, как советовал батюшка. Разве бы она посоветовала плохое?