Наталия Сухинина - Полёт одуванчиков

— Что? — не понял Илья.

Молодец, совершенно лысый, с лютым выражением лица, стал вырывать у Ильи камеру.

— Попробуй, тронь…

Молодец, на то он и молодец, хлеб зря есть не привык, ловким захватом зафиксировал нарушителя порядка. Илья от боли чуть не выронил камеру. Громко выругался. Молодец тоже ответил не комплиментом. Старец услышал. Оглянулся. Подошёл совсем близко к «очагу возгорания». Поинтересовался доброжелательно:

— На недостатки друг другу указываете?

— Отец Михаил, нарушает…

— Лишь бы заповеди не нарушал. А порядки люди придумывают.

Молодец густо покраснел. Сначала налилась маковым цветом лысина, потом лоб, потом по шее краснота сползла ниже. Илья стоял взъерошенный и молчал.

— Из России? — спросил старец.

— Москвич.

— Сюда зачем?

— В командировку.

— Ну-ну, а сердце почему не на месте?

Илья вытаращил на старца глаза.

— Запутался, — выдохнул.

— Приходи, сынок, потолкуем.

Старец проворненько так, как грач по меже, поскакал дальше.

Очередь к старцу выстроилась мгновенно. Первым сидел конопатый. Как в захваченном окопе, намертво. Илья пристроился в хвосте, смущённый, насупленный. Как старец догадался, что сердце не на месте? Илья слышал, что есть прозорливые старцы, которым Бог за их праведную жизнь многое открывает. Похоже, этот как раз такой. Вон сколько шумихи своим приездом наделал. Сказали бы, не поверил, что он станет сидеть в очереди к старцу. Узнала бы Вика, праздничный стол бы накрыла.

Идёт. Прошелестел мимо пыльным подрясником. Илья заметил под ним широкий нос тяжёлого сапога. В такую жарищу сапоги… Взглянул на свои новые итальянские кроссовки — в них нога как барыня… Бедный старец…

— Ну, заходите по одному.

Конопатый вскочил. Зачем-то откашлялся.

Старец оглядел очередь, встретился взглядом с Ильёй и поманил его пальчиком. Конопатый сел. Отвернулся.

…А катер уже сбавлял ход. На пирсе стояла матушка отца Петра, махала рукой и вытирала платочком слёзки.

— Ну, Пенелопа, дождалась! Санька тебе подарков припас, дома, дома… А ты, командировочный, везёшь подарки своей Богом данной жене Дарье?

Илья опустил глаза. Промолчать нельзя.

— Везу. От старца Михаила. Мою жену зовут Виктория.

Отец Пётр то ли не расслышал про Викторию, то ли сделал вид.

— Отец Михаил на Афон приезжал? — ахнул он, — вот тебе раз, не сподобился, по грехам. Любит тебя, Бог, Илья, раз такую встречу послал.

А матушка, та навострила ушки.

— Илья, а жену вашу вроде как Дарья звали. Я ещё говорю, а у нас младшенькая…

— Мать, — резко перебил её отец Пётр, — молись. С отцом Михаилом по святой афонской земле вместе ходили. Такой старец…

Всё он расслышал.

Матушка перекрестилась.

Вика испекла торт. Она любит радовать детей. Торт удался на славу, коржи пропеклись, начинка не растеклась. Оставшимся кремом Вика нарисовала на торте весёлую рожицу и назвала торт «Чебурашка». Дети то и дело заглядывали на кухню, принюхивались.

— Имейте терпение, уже скоро.

В тот самый момент, когда торт занял законное место в центре стола, когда Гриша протёр чашки и не одной не разбил, когда Анечка аккуратно разложила возле каждого блюдечка по салфетке, и они прочитали перед едой «Отче наш», в дверь позвонили.

Вика слегка испугалась. Дети притихли. Кто это? Илью никто не ждал, дело шло к вечеру, а он к вечеру обычно уходил. Но это был Илья. Загорелый, подтянутый, как с курорта. С дорожной сумкой.

— Вика, это я, здравствуй…

Вика смотрела на мужа, какой-то он другой. Обычно спрашивал о детях и проходил в детскую. Сейчас задержался в прихожей, стоял, не решаясь пройти дальше. Вика всё гадала, что изменилось в Илье, а Илья всё стоял в прихожей. Спохватилась:

— Проходи, у нас торт сегодня.

— «Чебурашка»! — закричали дети, — мама его варёной сгущёнкой намазала, и рожица, мама кремом…

Налила Илье чай. У неё дрожали руки. Когда чего-то ждёшь, это всегда случается внезапно. Парадокс. Она ждала мужа, ждала, и ждать устала. А он взял и пришёл. Если бы не дети, Вика бы слова не проронила, так растерялась, но дети галдели наперебой. Ссорились и мирились, делили торт и рассказывали новости. Но вот их сморило. Вика посмотрела на часы, ахнула. Так долго Илья не задерживался никогда. Голова у неё шла кругом, мысли путались.

Пошла укладывать детей. Илья остался на кухне. А когда дети заснули и, хочешь не хочешь, надо выходить из укрытия, она вскинула глаза к иконе в изголовье детей. С единственной мольбой — дать ей силы. Илья сидел прямо, к чаю не притронулся.

— Ну вот, угомонились, наконец, — Вика не знала, что сказать, нервничала.

— Выросли… — Илья тоже смущён, — у Гриши какой сейчас размер ноги?

«Какая разница, Илья, ты ему, что ли, ботинки, покупаешь», — подумала. Как тошнота подступало к сердцу раздражение, пока только обозначилось, а может, и вообще показалось. Не ответила, Илья не переспросил.

— Налей чаю, остыл, — попросил он жену и тихо, виновато добавил, — я мириться пришёл.

Из каких таких стылых погребов выскочила так долго хоронившаяся Викина обида? Почувствовала — есть чем поживиться. И, нос по ветру, в Викино сердце. Фраза была уже давно заготовлена. Ночью разбуди — скажет: «Нечего нам с тобой делить, у нас дети. Возвращайся домой, Илья…»

Вот и пришел её час. Самое время.

— Илья…

И произносит Вика (или не Вика?), а из глаз искры, если бы не сощурилась, прямо в Илью колючими, обжигающими иголочками:

— Нагулялся? Решил размером Гришиной ноги поинтересоваться? А как я тут одна колготилась, поинтересоваться не хочешь?

Что ты несёшь, Вика? Остановись. Не стыдись быть слабой, именно сейчас ты нужна Илье слабая, чтобы он мог стать рядом с тобой сильным. Но между языком и сердцем сомнительная дружба. Сердце серьёзно, язык подловат, и пока серьёзное сердце осмыслит, подловатый язык ляпнет и не поморщится.

— Детей бросил! Приходящий папа! Играешь с ними, а сам на часы смотришь, как бы не переиграть, лимит, уходить пора. В окошко им машешь, до новой встречи!

Схватила чашку, в которую налила Илье чай, сделала большой, жадный глоток. Кипяток! Закашлялась.

Илья встал. Бледный. Вика, у тебя ещё есть минута. Одна минута. Время пошло.

— Мама, пить! — донеслось из детской.

Вика рванулась на зов. С пустыми руками. Вернулась, налила чай, положила лимончик, кусочек сахара. Попробовала. В самый раз.

— Отнеси Анечке, — попросила Илью.

Илья ушёл, а она схватила бутылку со святой водой, плеснула в ладонь, умылась. Илья вернулся.

— Прости, — сделала решительный шаг навстречу, — прости. Я приготовила тебе другие слова, а эти — сами… Не углядела. Прости.

— Какие слова ты приготовила?

— Нечего нам с тобой делить, у нас дети, возвращайся домой, Илья.