Ричард Докинз - Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви

Независимо от того, действительно ли Гулду есть за что отвечать, он, несомненно, отважно сражался в ходе причудливой трагикомедии (или даже трагифарса) современной американской политики в области преподавания эволюции. В 1981 году он поехал в Арканзас, где поднял свой грозный голос в защиту правого дела на “втором обезьяньем процессе”. Его увлечение историей даже заставило его посетить Дейтон в штате Теннеси, где разворачивалось действие первого подобного фарса в южных штатах, о чем он рассказывает в одном из самых милых и очаровательных очерков в этом сборнике. Его анализ причин привлекательности креационизма весьма разумен, и его стоит читать нетерпимым дарвинистам вроде меня.

Терпимость Гулда — его важнейшее достоинство как историка, наряду с теплым чувством по отношению к своим героям. Его очерк, посвященный столетию со дня смерти Дарвина, выделяется среди посвященных этой дате публикаций тем, как хорошо и с какой любовью он написан, в характерном для Гулда стиле. Там, где другие вещают о высоких материях, Гулд спускается с небес на землю и прославляет последний трактат Дарвина — о червях. Книга Дарвина о червях — это не “безвредная малозначащая работа великого натуралиста, выжившего из ума”. Она иллюстрирует все его мировоззрение, основанное на силе малых причин, действующих вместе большим числом и за длительные промежутки времени, производя великие изменения:

Мы, плохо понимающие историю и так слабо чувствующие совокупную важность малых, но непрерывных изменений, вряд ли осознаем, что сама земля все время уходит у нас из-под ног, что она жива и постоянно перемешивается... Осознавал ли Дарвин, что он делал, когда писал последние строки своего последнего труда, или он просто действовал интуитивно, как иногда бывает с гениальными людьми? Дойдя до последнего параграфа, я вздрогнул от радости озарения. Умный старик — он все понимал. В своих последних словах он вновь обратился к началу, сравнил этих червей со своими первыми кораллами и подвел итог трудам своей жизни в большом и в малом...

И вслед за этим цитируются последние предложения Дарвина.

“Куриные зубы и лошадиные пальцы” — такое же загадочное название, как и “Республика Плутона”, и требует более подробного объяснения. Если про новый том можно сказать, что в нем Гулд садится на любимого конька, то это особенно относится к одноименному очерку. Я объясню суть дела довольно подробно, потому что здесь я с ним полностью согласен, хотя некоторые (в том числе, судя по всему, и сам Гулд) считают, что я придерживаюсь противоположных взглядов. Я могу резюмировать это, по-новому повернув фразу, которую уже повернул Питер Медавар [238] Речь идет о фразе Бисмарка: “Политика — это искусство возможного”. — Прим. пер. . Если наука — это искусство объяснимого, то эволюция — искусство развиваемого.

Развитие — это изменения, происходящие в пределах одного организма, от одноклеточной стадии до взрослого. Эволюция — это тоже изменения, но изменения такого характера, что они требуют более тонкого понимания. Каждая взрослая форма в эволюционном ряду будет казаться “изменяющейся”, образуя следующую, но это — изменение лишь в том же смысле, в каком каждый кадр кинофильма “меняется”, образуя следующий. В действительности, разумеется, каждый взрослый организм в этой последовательности возникает на одноклеточной стадии, а затем развивается заново. Эволюционные изменения — это изменения генетически управляемых процессов эмбрионального развития, а не изменения, в прямом смысле образующие один взрослый организм из другого.

Гулд боится, что многие эволюционисты теряют из вида развитие, и это вводит их в заблуждение. В первую очередь это заблуждение генетического атомизма — ошибочного представления об однозначном соответствии между генами и деталями организма. Эмбриональное развитие идет иначе. Геном — это не какой-то чертеж. Гулд считает меня убежденным генетическим атомистом — ошибочно, как я подробно разъяснил в другом месте [239] Dawkins, R. The Selfish Gene, 2nd edn. Oxford, Oxford University Press, 1989, pp. 271-272. См. также: Dawkins, R. The Extended Phenotype. Oxford University Press, 1999, pp. 116-117, 239-247. . Это один из тех случаев, когда автор будет неправильно понят, если не интерпретировать его слова в контексте той позиции, с которой он спорит.

Рассмотрим цитату из самого Гулда:

Эволюция имеет мозаичный характер и проходит в разных структурах с разной скоростью. Все части тела животного можно во многом отделить друг от друга, благодаря чему и могут происходить исторические изменения.

Это производит впечатление отъявленного, очень антигулдиан-ского атомизма! Пока мы не поймем, с чем именно спорил Гулд: с представлением Кювье о том, что эволюция невозможна, потому что изменения в одной части бесполезны, если они сразу не сопровождаются изменениями во всех других частях [240] Доктрина, которую недавно возродили под названием “неупрощаемая сложность”, руководствуясь ошибочным впечатлением, что это что-то новое. . Подобным образом и кажущийся генетический атомизм некоторых других авторов, который Гулд критикует, обретает смысл, если понять, с чем эти авторы спорили: с эволюционными теориями “группового отбора”, предполагавшими, что животные будут действовать во благо вида или какой-либо другой крупной группы. Атомистская интерпретация роли генов в развитии — заблуждение. Но атомистская интерпретация роли генетических различий в эволюции не заблуждение, и она лежит в основе веского довода против заблуждений вроде “группового отбора”.

Атомизм — одно из заблуждений, которые, по мнению Гулда, проистекают из бесцеремонного обращения эволюционистов с развитием. Есть еще два других, на первый взгляд, противоположных друг другу: заблуждение, приписывающее эволюции слишком большую силу, и заблуждение, приписывающее ей недостаточно большую силу. Наивный перфекционист считает, что живой материал бесконечно податлив и готов принять любую форму, какую бы ни диктовал естественный отбор. Он пренебрегает возможностью того, что процессы развития окажутся не в состоянии произвести желательную форму. Чрезмерные же “градуалисты” считают, что все эволюционные изменения крошечны, забывая, согласно Гулду, что процессы развития могут меняться очень существенно и сложным образом за отдельные мутационные шаги. Общая мысль, что нельзя конструктивно рассуждать об эволюции, не разобравшись в развитии, верна.

Должно быть, именно это имел в виду Медавар, когда сетовал на “истинную слабость современной эволюционной теории, а именно отсутствие полной теории изменчивости — теории происхождения кандидатур на эволюцию”. И именно поэтому Гулд и интересуется куриными зубами и лошадиными пальцами. Он доказывает, что атавизмы, или “повторы”, такие как курицы с зубами и лошади с тремя пальцами вместо одного, интересны тем, что позволяют нам судить о величине эволюционных изменений, допускаемых развитием. По той же причине он интересуется (и очень интересно пишет об этом) развитием полос у зебр и макромутаций, таких как дополнительная грудь и крылья у насекомых.