Ричард Докинз - Капеллан дьявола: размышления о надежде, лжи, науке и любви

Я уже говорил, что нас с Гулдом считают научными противниками, и было бы лицемерием делать вид, будто мне в этой книге все нравится. Почему, например, он считает необходимым после фразы “Какой-нибудь строгий дарвинист” добавить “(я не из их числа)”? Разумеется, Гулд строгий дарвинист, а если нет, то строгих дарвинистов вообще не бывает, ведь если понимать слово “строго” достаточно строго, никто не будет кем-нибудь “строгим”. Жаль также, что Гулд по-прежнему осуждает такие невинные фразы, как “прелюбодеяние у лазурных горных птиц” и “рабство у муравьев”. На его риторический вопрос о его собственном неодобрении таких невинных антропоморфизмов — “Может быть, это просто педантское брюзжание?” — следовало бы ответить: “Да!” Гулд сам беззастенчиво пользовался термином “рабство у муравьев”, когда описывал это явление (“Со времен Дарвина” — предположительно, он написал это еще до того, как какой-то высокопарный товарищ усмотрел у этой фразы опасные идеологические следствия). Поскольку наш язык вырос в человеческом антураже, если биологи попытались бы запретить использование человеческих образов, им пришлось бы чуть ли не перестать общаться. Гулд — большой специалист в общении, и на практике он, разумеется, обращается с собственными пуританскими строгостями с тем пренебрежением, которого они, как он знает, и заслуживают. Уже в самом первом очерке в обсуждаемой книге он рассказывает нам, как две спаривающиеся рыбы-удильщика (рыбы-удильщика}) были пойманы “с поличным” и открыли “для себя то, что, по словам Шекспира, ‘знает стар и млад’ — что ‘все пути ведут к свиданью’” [241] “Двенадцатая ночь”, акт II, сцена 3. Пер. Э. Линецкой. — Прим. пер .

Это, несомненно, прекрасная книга, и ее страницы светятся любовью к жизни натуралиста и уважением и теплыми чувствами историка к своим героям, а также проницательностью, расширенной и очищенной знакомством геолога с истинным масштабом времени. Воспользовавшись фразой Питера Медавара, можно назвать Стивена Гулда — да и самого Медавара — аристократом познания. Оба они необычайно одаренные люди, с некоторой заносчивостью, естественной для аристократов и тех, кто всегда был первым учеником в любом классе, но люди достаточно большие, чтобы это сходило им с рук, и к тому же достаточно благородные, чтобы быть выше этого. Читайте их книги, если вы ученый, и особенно если вы не ученый.

Удивительная жизнь” — прекрасно написанная и глубоко сумбурная книга. Чтобы профессионально описать так, что от чтения нельзя оторваться, замысловатые подробности анатомии червей и других неприметных морских обитателей, которым полмиллиарда лет, требуется удивительное литературное мастерство. Но теория, которую Стивен Гулд выводит из своих ископаемых, — это прискорбное недоразумение.

Сланцы Берджесс, канадская формация горных пород, датируемая кембрием, древнейшей из великих эпох ископаемых организмов, — настоящая зоологическая сокровищница. Аномальные условия позволили сохраниться целым животным, вместе с мягкими частями, в полном объеме. Это позволяет в прямом смысле препарировать животное, которому 530 миллионов лет. Чарльз Дулиттл Уолкотт, выдающийся палеонтолог, открывший в 1909 году ископаемых Берджесса, классифицировал их по обычаю своего времени: “втиснул” всех в современные группы. “Втискивать” (shoehorn) — отличный термин, автор которого — Гулд. Он напоминает мне, как я был раздражен, когда еще в колледже наставник спросил меня, происходят ли позвоночные от той или этой группы беспозвоночных. “Вы что, не понимаете, — почти кричал я, — что все наши группы — современные? Окажись мы в докембрии, мы бы все равно не признали бы этих групп беспозвоночных. Вы задаете бессмысленный вопрос!” Мой наставник согласился, а затем продолжил обсуждать происхождение современных животных от других современных групп.

Это было “втискивание”, и именно это Уолкотт проделал с животными Берджесса. В 70-х и 8о-х годах группа кембриджских палеонтологов вернулась к музейным экземплярам Уолкотта (к которым добавились некоторые новые сборы из местонахождения Берджесс), исследовала их трехмерную структуру и отвергла его классификацию. Эти ревизионисты, особенно Гарри Уиттингтон, Дерек Бриггс и Саймон Конуэй Моррис, и стали героями рассказанной Гулдом истории. Он выжимает из их “бунта” весь драматизм до последней капли и временами хватает через край: “Я полагаю, что выполненная Уиттингтоном в 1975 году реконструкция опабинии (Opabinia) останется одним из великих документов в истории человеческого знания”.

Уиттингтон и его коллеги осознали, что большинство исследованных ими экземпляров были гораздо менее похожи на современных животных, чем утверждал Уолкотт. После подготовленной ими грандиозной серии монографий им уже ничего не стоило установить новый тип для единственного экземпляра (тип — самая высокая единица зоологической классификации: даже позвоночные составляют лишь подтип типа хордовые). Эти блистательные ревизии в основном почти несомненно верны, и это радует меня превыше всех мечтаний тех лет, когда я учился в колледже. Неправильно здесь то, как Гулд их использует. Он приходит к выводу, что фауна Берджесса была определенно разнообразнее, чем фауна всей планеты сегодня. Он утверждает, что его вывод будет глубоким потрясением для других эволюционистов, и считает, что перевернул сложившиеся у нас представления об истории. Первый его тезис обоснован неубедительно, а вторые два явно ошибочны.

В 1958 году палеонтолог Джеймс Браф опубликовал следующий примечательный аргумент: в древнейшие геологические эпохи эволюция должна была количественно отличаться от нынешней, потому что тогда возникали новые типы, а сегодня появляются только новые виды! Здесь налицо логическая ошибка: каждый новый тип должен начинаться как новый вид. Браф занимался тем же “втискиванием”, что и Уолкотт, только с другого конца, задним числом оценивая древних животных по неуместным критериям современного зоолога: животные, которые на деле могли быть близкими родственниками, разводились в разные типы, потому что обладали общими отличительными признаками с их современными потомками, разошедшимися намного дальше. Гулд, даже если он и не возрождает тезис Брафа как таковой, подрывается с “втискиванием” на собственной мине.

Как мог бы Гулд должным образом подкрепить свое утверждение, что фауна Берджесса сверхразнообразна? Ему следовало бы (хотя эта работа заняла бы много лет и могла бы так и не дать убедительных результатов) подойти со своей меркой к самим животным, отбросив современные предрассудки о “фундаментальных планах строения” и классификации. Настоящим показателем степени несходства двух животных был бы показатель степени их подлинного несходства. Гулд предпочитает задаваться вопросом, относятся ли они к известным типам. Но известные типы — это современные конструкции. Оценку относительного сходства с современными животными бессмысленно использовать, чтобы судить о сходстве кембрийских животных между собой.