Мария Элькина - Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней

Если есть мегаполис, который стоило бы считать чудом XX века, то это, без сомнения, Нью-Йорк. Вид на статую Свободы на фоне небоскребов с воды, откуда приходят корабли, на протяжении десятилетий оставался самым романтически желанным городским пейзажем на земле. Башни небоскребов стали символом больших ожиданий и невероятных возможностей.

Появились они сравнительно внезапно. В 1811 году был создан план острова Манхэттен. Согласно ему, остров разделили сеткой проходящих перпендикулярно друг другу улиц и проспектов на 2028 кварталов. В то время население будущей столицы мира вместе с пригородами составляло чуть больше ста тысяч человек, авторы документа мыслили совсем уж призрачными перспективами. Однако уже в середине столетия количество жителей перевалило за полмиллиона, и Манхэттен стал вполне похож на европейские прототипы. В начале XX века экономический рост и технологическое развитие стали приводить к планомерному увеличению этажности. В Новом Свете, лишенном нуждающегося в сохранении культурного слоя, свободном и амбициозном, нашествие башен никто и не думал сдерживать. Прошло меньше полувека между первыми десятиэтажными небоскребами и завершением Эмпайр-стейт-билдинг, пробывшего почти сорок лет самым высоким зданием планеты. К слову, Эссекс Хаус на рисунке – его ровесник, он тоже открыт в 1931 году, хоть и ниже больше чем в два раза, 140,5 метра против 381.

Обаяние Манхэттена заключается не только в его смелости и открытости технологиям, но и в известной доле старомодности, он сочетает в себе черты урбанизма XIX и XX веков. Как бы ни были высоки небоскребы, структура улиц и насыщенная отделка фасадов остаются традиционными, напоминая нам, что феномен Нью-Йорка выкристаллизовался из конвенционального европейского города.

Храм Николая Чудотворца на Берсеневке, Москва, 2019. Пастель, бумага

Москва несет в себе две противоположные идеи: древней столицы и места радикальных обновлений. Последнее из них происходит сейчас, на наших глазах, а предыдущее случилось в 1930-е годы. Тогда в конкурсе на глобальный план реконструкции Москвы принимали участие классики модернизма. Ле Корбюзье хотел превратить столицу СССР в одну из версий своего «Лучезарного города». Ханнес Мейер, второй директор школы Баухауз, предлагал развивать систему городов-спутников. Николай Ладовский считал, что московское кольцо надо прорвать в северо-западном направлении и дать городу разрастись аж до самого Ленинграда. Итоговый проект разрабатывала одна из мастерских Моссовета под руководством Владимира Щуко. За основу он взял существующую радиально-кольцевую систему, но увеличил ее масштаб во много раз.

Лозунги того времени говорили о связи архитектуры с традицией, но суть задумки оказалась глубоко революционной, она предполагала избавление от сложных деталей, которые всякое обжитое пространство обретает с течением времени. Неожиданные повороты, тупики, домики за изгородью – все провозглашалось не столько вредным, сколько непонятным и ненужным. Тогда уничтожили огромные массивы старой застройки. Ей на смену пришли крупные кварталы, сравнительно небольшое количество населения на единицу площади, проспекты с несущимися по ним автомобилями, линии метрополитена под землей, искусственный канал, проложенный от Волги до Москвы-реки.

Однако новая Москва не заменила старую целиком, а сплелась с ней. С широкой магистрали можно, отойдя сто метров в сторону, попасть в тихий зеленый переулок. Резкие перепады масштабов, мгновенная смена видов – здесь два города существуют как будто в параллельных, только чудом пересекающихся вселенных.

Транспортная развязка в Гонконге, 2016, Пастель, бумага

Глядя на кинофильмы и журналы 1920-х годов, мы обнаруживаем в них образы городов будущего. Высокие дома, железные дороги на уровне 20-го этажа, подземные тоннели, автомобильные развязки и толпы людей, затерявшиеся посреди всего этого. Мы редко ясно представляем себе, что видения мегаполиса как трехмерного лабиринта не были такими уж невероятными и много где реализовались сполна – правда, не в Европе, где принято трепетно относится к существующему ландшафту, а в более гибкой Азии. На Востоке, в том числе в Китае, сами поселения существовали гораздо более стабильно. Тот же Гонконг на протяжении многих столетий почти непрерывно сохранял несколько тысяч жителей, возможно, именно потому, что перемены им принимались и принимаются как неизбежная часть жизни.

Другим фактором, сформировавшим нынешний облик Гонконга, стала британская колонизация в XIX веке и после Второй мировой войны вплоть до 1997 года. Она определила и восприимчивость к европейским идеям, и то, что Гонконг сегодня оказался одним из важных мировых финансовых центров.

Наконец, в Гонконге для застройки пригодна всего-навсего довольно узкая полоса земли вдоль океана. Совокупность перечисленных обстоятельств привела к тому, что город все последние годы разрастался ввысь. Здесь больше небоскребов, чем где-либо еще. Если тесно зданиям, тесно и дорогам – по Гонконгу можно пройти много километров по переходам над домами, не спускаясь на землю. Европеец все еще смотрит на них как на аномалию, – но что сделано, то сделано. Многоуровневую структуру города не приходится считать недоразумением или экспериментом, для сотен миллионов людей она уже стала частью повседневности, нуждающейся не в кардинальном пересмотре, а в планомерных усовершенствованиях.

Национальный конгресс. Бразилиа. 2012, тушь, акварель, бумага

Поскольку архитектурный авангард XX века мыслил масштабами как минимум мироустройства, то проектом-мечтой для всякого архитектора было не отдельное здание, а целый город. Только в нем он мог бы выразить свое видение полностью и бескомпромиссно. После Второй мировой войны модернисты заложили сразу два будущих миллионника. Ле Корбюзье пригласили проектировать Чандигарх в Индии, а Оскар Нимейер стал автором всех важных зданий Бразилиа, куда собрались в 1956 году перевезти столицу из Рио-де-Жанейро. План строительства звучал вполне в духе социалистических лозунгов и гораздо громче, чем советская «пятилетка в четыре года». «Пятьдесят лет процветания за пять» – обещал тогдашний президент страны Жуселину Кубичек. История знает немало прецедентов создания столиц в ситуации tabula rasa – к ним относится Санкт-Петербург в России, Вашингтон в США, австралийская Канберра. Однако они были революционны в меру, предполагали возможность размаха и контроля над складыванием ландшафта, но не пересмотра основ существования. Бразилиа – город на газоне, совершенно новый тип поселения, где центральная часть больше всего похожа на гигантский сад футуристических скульптур такого размера, что автомобильные развязки кажутся в нем незначительными прорезями. Это уже не город машин, не центр агломерации, связанной железными дорогами. Над Бразилиа вы парите.