Карен Хорни - Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию

Но эти захватнические склонности исчерпали свою активную силу, поскольку он отказался от своего честолюбия в смысле отказа от любого активного преследования честолюбивых целей и от активного стремления к ним. Он решил не желать этого и оставить все попытки чего-то достичь. Если он способен к продуктивной работе, то будет делать ее с величайшим отвращением или с показным пренебрежением к тому, что хочет или ценит мир вокруг него. Это характерно для группы открытых «бунтовщиков». Не хочет он предпринимать и никаких активных или агрессивных действий ради реванша или мстительного торжества; он отбросил влечение к реальной власти. На самом деле, как и предполагает смысл «отставки», идея лидерства, влияния на людей или манипулирования ими ему довольно противна.

С другой стороны, если превалирует склонность к смирению, налицо низкая самооценка «ушедшего в отставку». Он может быть кротким и не считать себя важной персоной. У него могут быть установки, которые мы вряд ли признали бы смирением, если бы не изучали так подробно решение о полном смирении. Он часто остро чувствует потребности других людей и тратит добрую часть жизни на помощь или услуги им. Он часто беззащитен перед грубой силой или навязчивостью и скорее примет вину на себя, чем обвинит других. Он может очень бояться задеть чьи-то чувства. Он склонен уступать. Эта последняя склонность, однако, продиктована не потребностью в привязанности, как у смиренного типа, а потребностью избежать трений. В глубине души его так же пугает потенциальная сила тенденции к смирению. Он может, например, с тревогой доказывать, что, если бы он не отстранялся, ему бы сели на шею.

Подобно тому, что мы видели в отношении захватнических тенденций, смиренные тенденции тоже представляют собой скорее установки, чем активные, властные влечения. Характерные черты страсти придает смирению зов любви, а здесь его нет, поскольку «ушедший в отставку» решил не хотеть, не ждать ничего от других и не вступать в эмоциональные отношения с ними.

Теперь мы понимаем значение ухода от внутренних конфликтов между двумя влечениями: к захвату и к смирению. Когда активные элементы этих влечений исключены, они перестают быть противоборствующими силами, следовательно, в конфликте больше не участвуют. Сравнивая три главных попытки обрести цельность, мы видим, что в первых двух человек надеется достичь интеграции, пытаясь исключить одну из противоборствующих сил; в решении об отставке он пытается обездвижить обе силы. И он может это сделать, потому что прекратил активную погоню за славой. Он все еще должен быть своим идеальным Я , а значит, его гордыня со своими надо продолжает жить, но не идет на поводу у активных влечений к ее актуализации – то есть он прекратил действия по ее воплощению в жизнь.

Подобная обездвиживающая тенденция действует и по отношению к его реальному Я . Он все еще хочет быть самим собой, но тормозит перед инициативой, усилиями, живыми желаниями и стремлениями и затягивает в тугой узел свою естественную потребность в самореализации. Как в рамках идеального, так и реального Я , он ставит ударение на быть, а не на «достичь» или «дорасти». Но его стремление все еще быть собой позволяет ему сохранить некоторую спонтанность в эмоциональной жизни, и в этом отношении он может быть менее отчужденным от себя, чем другие невротические типы. Он может испытывать сильное личное чувство к религии, искусству, природе, то есть к чему-то внеличному. И часто (хотя он не позволяет своим чувствам сблизить его с другими людьми) он способен эмоционально воспринимать других и особенности их потребностей. Эта сохраненная способность еще более выделяется, когда мы сравниваем его со смиренным типом. Последний точно так же не убивает в себе положительные чувства, напротив, он заботливо их взращивает. Но они становятся чересчур напоказ, «ненастоящими», поскольку поставлены на службу «любви», то есть сдаются на милость победителя. Он хочет потерять себя в своих чувствах и обрести цельность, слившись с другими. «Ушедший в отставку» стремится сохранить свои чувства в глубине сердца. Сама идея слияния неприятна ему. Он хочет быть «собой», хотя довольно смутно представляет, что это значит, и фактически «плавает» в этом вопросе, сам того не понимая.

«Отставка» приобретает свой негативный или статичный характер благодаря процессу «обездвиживания». Но здесь мы должны задать важный вопрос. Впечатление статичного состояния, характеризуемого чисто негативно, постоянно подкрепляется новыми наблюдениями. Но справедливо ли это для явления в целом? В конце концов, никто не живет одним отрицанием. Может быть, мы не до конца понимаем смысл «отставки»? Может, «уходящий в отставку» стремится и к чему-то позитивному? Скажем, к миру любой ценой? Конечно, но у его «мира» негативные качества. В двух других решениях присутствует мотивация, дополняющая потребность в интеграции – могущественный зов чего-то позитивного, что придает жизни смысл: зов власти в одном случае, зов любви – в другом. Не содержится ли подобный призыв чего-то более позитивного и в решении об «отставке»?

Когда такие вопросы возникают во время психоанализа, полезно внимательно прислушаться к мнению самого пациента. Обычно что-то подобное мы не принимаем всерьез. Давайте вопреки обычаю тщательнее исследуем то, как наш тип смотрит сам на себя. Мы видели, что он, подобно другим, рационализирует и приукрашивает свои потребности так, чтобы все они представали высшими добродетелями. Но в этом отношении мы должны провести различие. Иногда он превращает потребность в добродетель понятным способом, презентуя, например, свое отсутствие стремлений как свою позицию быть выше борьбы и противостояния, свою инертность как презрение к тому, чтобы зарабатывать на жизнь в поте лица. По мере того как продвигается психоанализ, такое прославление обычно просто пропадает, без долгих разговоров. Но есть и другое прославление, с которым не расстаются так легко, потому что оно слишком важно для него. И оно касается всех его рассуждений о независимости и свободе . Фактически большинство из его основных характеристик, которые мы рассматривали в свете «отставки», имеют смысл и с точки зрения свободы. Любая более сильная привязанность ограничила бы его свободу. И потребности тоже. Он бы зависел от своих потребностей, а потребности поставили бы его в зависимость от людей. Если бы он посвятил себя одной цели, он был бы не свободен для множества других вещей, которыми мог бы увлечься. Так в новом свете предстает его чувствительность к принуждению. Он хочет быть свободен и, следовательно, никакого давления не потерпит.