Карен Хорни - Невроз и личностный рост: борьба за самореализацию

Прежде всего, раннее развитие поддерживается внутрипсихическими процессами. Те же самые потребности, которые влекут в погоню за славой других, включаются и здесь. Его раннее отчуждение от людей, если он будет в нем последовательным, снимает и его конфликт с ними. Но прочность его решения зависит от ограничения желаний, и в ранние годы это еще не устоявшийся процесс: еще не сформировалась определенная установка. Он все еще хочет получить от жизни больше, чем это «хорошо» для его душевного покоя. Если искушение будет слишком сильным, он может, например, быть втянутым в близкие отношения. Следовательно, его конфликты на виду и он нуждается в большей интеграции. Но раннее развитие оставило его не только раздробленным, но и отчужденным от самого себя, неуверенным в себе и с чувством неподготовленности к настоящей жизни. С другими он имеет дело, только находясь на эмоционально безопасном расстоянии от них; ему некомфортно при близком контакте, и вдобавок он испытывает отвращение к борьбе. Следовательно, ему тоже придется искать ответы на все свои запросы в самоидеализации. Он может попытаться реализовать свое честолюбие, но по многим внутренним причинам готов отказаться от цели перед лицом трудностей. Его идеальный образ составляет в основном прославление развившихся в нем потребностей. Это сплав самодостаточности, независимости, умиротвореной сдержанности, свободы от страстей и желаний, стоицизм и справедливость. Справедливость для него – скорее жизнь по совести (в идеале – соблюдение прав остальных и отсутствие посягательств на них), чем прославление мстительности (как «справедливость» агрессивного типа).

За такой идеальный образ отвечают многочисленные надо , которые и ввергают его в новую опасность. Если изначально он должен был защищать свой внутренний мир от внешнего, то теперь он должен защищать его от более жестокой внутренней тирании. Исход зависит от того, до какой степени в нем еще сохранилась внутренняя жизнь. Если она еще сильна и он бессознательно полон решимости пронести ее сквозь огонь и воду, то ему удается отчасти ее сохранить, хотя и ценой этому будет отход от активной жизни, ограничение влечения к самореализации.

Нет клинических доказательств того, что внутренние предписания этого типа невротической личности более суровы, чем при других типах невроза. Различие состоит скорее в том, что они сильнее «давят на мозоль» в силу самой его потребности в свободе. Он пытается справиться с ними, отчасти путем экстернализации. Он запретил себе агрессию, поэтому экстернализация пассивна, а это означает, что ожидания других или то, что он принимает за их ожидания, приобретают характер приказов, которым он должен подчиняться без раздумий. Более того, он уверен, что восстановит людей против себя, если не оправдает их ожидания. И, по сути, он экстернализует не только свои надо , но и свою ненависть к себе. Другие возмутятся им – без сочувствия и снисхождения, как он сам возмутился бы собой за несоответствие своим надо . А поскольку его предвосхищение враждебности представляет собой экстернализацию, его не удается залечить противоположным жизненным опытом. Например, пациент может прекрасно знать, что психоаналитик длительное время терпелив с ним и понимает его, и все-таки при малейшем давлении со стороны психоаналитика он испытывает чувство, что психоаналитик бросил бы его сразу же в случае открытого сопротивления с его стороны.

Следовательно, его изначальная чувствительность к внешнему давлению многократно усилилась в ходе развития. Теперь понятно, почему он продолжает чувствовать принуждение, хотя не обязательно окружение оказывает на него давление. Вдобавок экстернализация его надо , хотя и ослабляет внутреннее напряжение, добавляет в его жизнь новые конфликты. Он должен уступить ожиданиям окружающих; он должен учитывать их чувства; он должен смягчить их враждебность, предчувствуемую им, – но должен и сохранить свою независимость. Амбивалентность его ответов другим четко отражает этот конфликт. Не счесть вариаций любопытной смеси уступчивости и вызывающего пренебрежения. Например, он может вежливо согласиться выполнить просьбу, но забыть о ней или бесконечно ее откладывать. Забывчивость может достигать таких устрашающих размеров, что поддерживать хоть какой-то порядок в жизни ему удается, только записывая все встречи и дела в ежедневник. Или же он машинально уступает желаниям других, но саботирует их в глубине души, даже не подозревая об этом. Он может согласиться с правилами проведения психоанализа (например, приходить вовремя, делиться своими мыслями), но так мало берет на заметку из того, что обсуждается, что работа идет впустую.

Эти конфликты неизбежно делают отношения с другими людьми весьма напряженными. Иногда он осознает эту напряженность. Но знает он о ней или нет, она тоже подталкивает его к уходу от людей.

Пассивное сопротивление желаниям других проявляется и в отношении тех надо , которые не выносятся вовне. Одного лишь чувства, что ему надо что-то сделать, часто бывает достаточно, чтобы у него возникло нежелание это делать. Этой бессознательной забастовкой можно было бы и пренебречь, если бы она ограничивалась тем, что ему не особенно по душе: участием в общественных мероприятиях, написанием некоторых писем, оплачиванием счетов – как это бывает. Но чем решительнее он изолировал личные желания, тем сильнее все то, что он делает (хорошее, плохое, нейтральное), может восприниматься им как то, что он должен делать: чистить зубы, читать газеты, гулять, работать, есть, иметь связь с женщиной. Тогда все это встречает молчаливое сопротивление, переходящее во всеобъемлющую инертность. Все приходится делать через силу, а то и вовсе вся деятельность сводится к минимуму. Отсюда – непродуктивность, утомляемость, хроническая усталость.

С прояснением этих внутренних процессов обнаруживаются два фактора, которые, по всей видимости, их поддерживают. Пока пациент не вернулся к своей спонтанности, он может отчетливо понимать, что живет бездарной и скучной жизнью, и не видеть, как это можно изменить, потому что (как он считает) ему не удалось бы вообще ничего, если бы он не заставлял себя (вариант: ему приходится заставлять себя сделать даже какой-либо пустяк). Другой фактор состоит в том, что его инертность теперь выполняет важную функцию. В мыслях он превращает свой психический паралич в раз и навсегда свалившуюся на него беду и использует его, чтобы отбрасывать самообвинения и презрение к себе.

Бездеятельность, таким образом, преподносится как заслуженная награда, что получает поддержку еще и с другой стороны. Он выбрал свой способ решения конфликтов – обездвижить их, вот и свои надо он точно так же пытается «связать». Он старается избежать ситуаций, в которых его побеспокоили. Это еще одна причина, по которой он сторонится контактов с другими и избегает всерьез ставить перед собой какую-либо цель. Он не отступает от своего бессознательного девиза, гласящего, что, пока он ничего не делает, он не нарушит приказаний никаких надо и нельзя . Иногда он добавляет чуть рационализма этим избеганиям, говоря, что любая его целеустремленность нарушила бы права других.