Игорь Стравинский - Музыкальная поэтика. В шести лекциях

Начиная с Глинки мы можем наблюдать в русской музыке использование фольклора. Именно в опере «Жизнь за царя» [74] «Жизнь за царя», или «Иван Сусанин» – опера М. И. Глинки. народный мелос вполне естественно вливается в композиторскую музыку. Глинка не повинуется здесь диктату традиции. Он не думает о закладке фундамента масштабного предприятия; он берет в качестве сырья народный мотив и совершенно безотчетно обрабатывает его, опираясь на модные тогда практики итальянской музыки. Глинка не водит дружбы с людьми из народа, как делали некоторые его преемники, лишь чтобы усилить свою творческую энергию соприкосновением с сермяжной правдой. Он просто ищет элементы музыкального наслаждения. Благодаря общению с итальянцами и приобретенной в результате этого общения культуре он навсегда сохранил естественную склонность к итальянской музыке и, вводя в произведения мелодии, народные по своему происхождению или чувствам, не придерживался никакой системы.

Даргомыжский – талант менее сильный, менее оригинальный, но первого сорта – демонстрирует похожие вкусы. В своей прелестной опере «Русалка», в своих восхитительных romanzas [75] Romanza – романс ( итал .). и песнях он тоже смешивает, с самой непринужденной и очаровательной легкостью, русский народный мелос и доминирующий итальянизм.

Бессознательное применение фольклора ввела в качестве системы «Пятерка» [76] «Русская пятерка» – название «Могучей кучки» на Западе. – славянофилы народнического типа. Собственные идеи и вкусы склоняли их к своего рода преданности народному делу – тенденции, которая тогда, разумеется, не проявилась еще в тех масштабах, что мы можем наблюдать в наши дни в полном соответствии с предписаниями Третьего интернационала.

Балакирев, Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, к которым мы должны прибавить менее примечательную личность Цезаря Кюи, – все используют в своей работе народные мелодии и литургические песнопения.

Итак, с наилучшими намерениями – и с разной степенью таланта – члены «Пятерки» пытались привить композиторской музыке народные черты. Вначале недостатки их техники компенсировались свежестью идей. Но свежесть не так-то просто воспроизводить. Наступил момент, когда стала ощутимой потребность закрепить достижения и в связи с этим усовершенствовать существующую технику. Из любителей, которыми были в самом начале своего движения, они превратились в профессионалов и утратили первый беспечный восторг, составлявший их очарование.

Именно так Римский-Корсаков погрузился в методическое изучение композиции, порвал с дилетантизмом коллег и стал выдающимся учителем.

В этом качестве он сформировал ядро подлинно профессиональных композиторов и заложил фундамент наиболее солидного и достойного уважения академического обучения. Я и сам вкусил плодов его трезвого и сильного педагогического дара.

В 80-х годах [77] Речь идет о XIX веке. богатый любитель Беляев, который из любви к русской музыке стал издателем, собрал маленький кружок музыкантов, объединивший Римского-Корсакова, его молодого и блестящего ученика Глазунова, Лядова и нескольких других композиторов. Они вроде бы тяготели к самой серьезной из профессиональных техник, но их произведения были наполнены тревожными симптомами нового академизма. Беляевский кружок, таким образом, все больше и больше обращался к академизму. Итальянизм, отвергнутый и осуждаемый, уступил место неуклонно растущему увлечению немецкой техникой, и Глазунова не без причины называли «русским Брамсом».

Ядро, образованное группой «Пятерки», встретило сопротивление другого ядра, в котором в полном одиночестве, просто в силу великолепия своего могучего таланта, сияла личность Чайковского. Чайковский, как и Римский-Корсаков, осознавал, как важно оттачивать технику. Оба они были педагогами консерваторий: Римский-Корсаков – в Санкт-Петербурге, Чайковский – в Москве. Но музыкальный язык последнего, как и язык Глинки, совершенно свободен от предрассудков, которые были присущи «Пятерке». Глинка жил в период господства оперы и итальянской песни, тогда как Чайковского, чье появление относится к концу этого господства, интересовала отнюдь не только итальянская музыка. Его обучение проходило в соответствии с принципами немецких академий. Он не скрывал своей любви к Шуману и Мендельсону, произведения которых, очевидно, повлияли на его симфоническую работу, но его явные симпатии принадлежали Гуно, Бизе и Делибу – французским современникам. Тем не менее, каким бы внимательным и чутким он ни был по отношению к миру за пределами России, можно сказать, что в целом Чайковский показал себя если не националистом и народником, как композиторы «Пятерки», то как минимум творцом глубоко национальным по характеру тем, очерку фраз и ритмическим особенностям своей работы.

Итак, мы уже поговорили о русском Глинке, который восхищался Италией, о русской «Пятерке», которая сочетала фольклор с близким ее эпохе натурализмом, и о русском Чайковском, который нашел истинное для себя выражение, повернувшись с распростертыми объятиями к западной культуре.

Что бы вы ни думали об этих тенденциях, они были понятны и законны. Они подчинялись определенному порядку. Они заняли свое место в русской истории. К сожалению, академизм, первые признаки которого проявились в деятельности Беляевского кружка, не замедлил произвести epigoni [78] Эпигоны – последователи ( итал. ). , в то время как произведения подражателей Чайковского выродились в слащавый лиризм. Но как раз тогда, когда уже можно было подумать, что мы вступаем в эпоху диктатуры консерватизма, в русскую мысль проник новый хаос – хаос, чье начало ознаменовалось успехом теософии, – идеологический, психологический и социологический хаос, овладевший музыкой с нахальной беспечностью. Ибо, откровенно говоря, можно ли связать такого музыканта, как Скрябин, с какими-либо традициями вообще? Откуда он? Кто его музыкальные предки?

Итак, мы можем наблюдать две России – Россию правых и Россию левых, которые являют собой два вида хаоса: консервативный и революционный. Каков был исход этих двух хаосов? Труд показать нам это возьмет на себя история последних двадцати лет.

Мы увидим, как революционный хаос проглотит консервативный и разовьет такой вкус к этому блюду, что попросит еще, и будет просить еще и еще – до тех пор, пока не издохнет от несварения желудка.

И это подводит меня ко второй части нашего занятия: предметом его обсуждения станет русская советская музыка.

Прежде всего должен признаться, что знаю ее только по наблюдениям издалека. Но разве Гоголь не говорил, что из далеких краев (в данном случае из Италии, его второй родины) ему «легче объять Россию во всей ее необъятности»? [79] Неточная цитата. «Притом уже в самой природе моей заключена способность только тогда представлять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей своей громаде» . – Из письма П. А. Плетневу из Москвы от 17 марта 1842 г. Я тоже считаю, что у меня есть некоторое право судить о ней с позиции наблюдателя из Западной Европы или Америки. Тем более что в настоящее время Россия борется с процессами настолько противоречивыми, что их, конечно же, почти невозможно четко разглядеть с близкого расстояния, находясь внутри самой страны.