Игорь Стравинский - Музыкальная поэтика. В шести лекциях

Композитор имеет право ожидать, что критика, по крайней мере, благодарно примет возможность, которую он ей предоставляет, – оценить его работу такой, какая она есть. Зачем бесконечно подвергать сомнению сам принцип работы? Зачем изматывать композитора, без нужды вопрошая, почему он выбрал те или иные тему, голос, инструментальную форму? Словом, какой смысл пытать его этими почему , вместо того чтобы самому найти как и таким образом установить причины его провала или успеха?

Очевидно, что задавать вопросы намного проще, чем отвечать на них. Подвергать сомнению легче, чем объяснять.

Я убежден, что публика в своей непосредственности всегда более честна, чем те, кто объявил себя судьей произведений искусства. Уж поверьте человеку, который в течение карьеры имел возможность познакомиться с самой разной публикой; побывав и композитором и исполнителем, я заметил, что чем меньше публика заранее настроена благожелательно или неблагожелательно по отношению к музыкальному произведению, тем здоровее ее реакция и тем более благосклонна она к развитию искусства музыки.

После провала своей новой пьесы один шутник заявил, что у публики решительно все меньше и меньше таланта… Я же думаю, напротив, что именно композиторам порой недостает таланта, а публика всегда обладает если и не талантом (он вряд ли может быть присущ коллективу), то непосредственностью (по крайней мере, когда публика предоставлена самой себе), придающей ее реакции бо́льшую ценность. При условии, опять же, что она не была тронута заразой снобизма.

Я часто слышу, как люди искусства говорят: «Почему вы жалуетесь на снобов? Они же наиболее полезные слуги новых веяний. Если они не служат им, руководствуясь собственными убеждениями, то делают это, по крайней мере, просто потому, что они снобы. Они ваши лучшие потребители». Я отвечаю, что они скверные потребители, фальшивые потребители, так как они служат правде с такой же готовностью, с какой служат и заблуждению. Служа и тому и другому, они бесчестят лучшее, потому что смешивают его с худшим.

Учитывая все обстоятельства, я предпочитаю откровенную инвективу простого слушателя, который не понял ничего, всем пустым похвалам, одинаково лишенным смысла как для тех, кто их высказывает, так и для тех, кто их выслушивает.

Подобно всякому злу, снобизм, как правило, становится источником другого зла, противоположного ему, – я говорю о pompierisme . Если разобраться, сам по себе сноб не что иное, как pompier -авангардист.

Pompiers- авангардисты ведут светские беседы о музыке точно так же, как о фрейдизме или марксизме. Чуть что поминают комплексы психоанализа и даже признают авторитет великого святого Фомы Аквинского – без особого желания, но снобизм обязывает … Учитывая все обстоятельства, я предпочитаю им простого и чистого pompier , который говорит о мелодии и искренне отстаивает неоспоримые права чувств, защищает примат эмоций, демонстративно заботится о благородстве, временами рискует, восхищается восточным колоритом и даже хвалит мою «Жар-птицу». Вы без труда поймете, что не по этой причине я предпочитаю его pompier другого сорта… Я просто нахожу его менее опасным. Более того, pompiers- авангардисты совершают ошибку, презирая без всякой меры своих коллег из недавнего прошлого. Оба останутся pompiers на всю жизнь, а революционно настроенные выходят из моды быстрее, чем остальные: время – великая угроза для них.

Истинному любителю музыки, как и истинному меценату, тесно в этих рамках, но, как и все явления, которые имеют подлинную ценность, оба – редки. Фальшивый меценат происходит обыкновенно из снобов, подобно тому как старомодный pompier происходит из bourgeoisie [72] Буржуазия ( фр .). .

По причинам, которые я уже упоминал, буржуа раздражает меня намного меньше, чем сноб. И я не защищаю буржуа, когда говорю, что его действительно слишком легко атаковать. Мы оставим подобные атаки великим специалистам в этом вопросе – коммунистам. С точки зрения гуманизма и развития духа очевидно, что буржуа представляет собой препятствие и опасность. Но эта опасность слишком хорошо известна, чтобы беспокоить нас в той же мере, в какой и опасность, которая никогда не признается таковой, – снобизм.

В заключение я должен сказать пару слов о меценате, который сыграл в развитии искусств роль первостепенной важности. Суровость времени и всепоглощающая демагогия, которые намерены превратить государство в анонимного и бессмысленно обезличенного мецената, заставляет нас тосковать по маркграфу из Бранденбурга, который помогал Иоганну Себастьяну Баху, по князю Эстерхази, который заботился о Гайдне, и по Людвигу II Баварскому, который покровительствовал Вагнеру. Хотя меценатство слабеет с каждым днем, давайте отдадим должное тем немногим оставшимся с нами меценатам, начиная с меценатов-бедняков, которые чувствуют, что сделали для художника достаточно, предлагая чашку чая в обмен на его великодушный вклад, и кончая анонимными крёзами, которые, доверив работу по распределению своих пожертвований секретариату организации необыкновенной щедрости, становятся, таким образом, меценатами, сами того не зная.

Почему о русской музыке вечно говорят с точки зрения русскости, а не с точки зрения просто музыки? Потому что она – это всегда живописность, странные ритмы, особые тембры оркестра, ориентализм, короче говоря, местный колорит; потому что людей интересует все, что составляет русское, или предположительно русское: тройка, водка, изба, балалайка, поп, боярин, самовар, ничаво и даже большевизм. Ибо у большевизма имеются подобные же проявления, которые, однако, носят названия, более соответствующие потребностям его доктрин.

Я надеюсь, вы будете столь добры, что позволите мне взглянуть на Россию несколько иначе. Цель моей лекции – помочь прояснить давно существующее неверное представление, пролить свет на искаженное восприятие предмета. Если я счел нужным посвятить одно занятие своего курса русской музыке, то не потому, что особенно люблю ее по причине моего происхождения, а главным образом потому, что музыка России, в частности в последние годы, иллюстрирует характерным и весьма серьезным образом те принципиальные тезисы, которые я желал бы представить вам. Я уделю историческому взгляду на русскую музыку меньше времени, чем тому, что я назвал бы ее воплощениями – ее трансформациями в течение очень короткого периода времени, который охватывает все ее существование. Ибо как сознательное творчество она возникла не раньше чем сто, или около того, лет назад [73] На сегодняшний день – уже около двухсот лет назад. , и обыкновенно считается, что возникновение это неразрывно связано с первыми произведениями Глинки.