Игорь Стравинский - Музыкальная поэтика. В шести лекциях

Завершая разговор о модернизме, я горячо надеюсь, что вас это слово смущает, возможно, настолько же, насколько и меня. Было бы намного проще отказаться ото лжи и признать раз и навсегда, что мы называем современным то, что тешит наш снобизм. Но разве потакание снобизму действительно того стоит?

Термин «модернизм» тем более оскорбителен, что его обычно приводят в противовес другому, чей смысл совершенно ясен, – я говорю об академизме.

Произведение называют академическим, когда оно сочинено строго в соответствии с предписаниями консерватории. Отсюда следует, что академизм, рассматриваемый как учебное упражнение-имитация, сам по себе является очень полезным и даже обязательным для начинающих, которые практикуются, ориентируясь на те или иные образцы. Отсюда также следует, что академизму нет места нигде за пределами консерватории и что те, кто продолжает идеализировать его уже после того, как завершил свое обучение, создают исключительно правильные произведения, но бескровные и сухие.

Современные музыкальные критики приобрели привычку оценивать произведения с точки зрения модернизма – то есть с точки зрения несуществующего – и относить к категории «академического», которую они рассматривают как противоположность современному, все то, что не сообразуется с экстравагантностью, составляющей в их глазах суть модернизма. Внешне противоречивое и сумбурное бездумно провозглашается этими критиками модернистским. Все ясное, упорядоченное и лишенное двусмысленности, которая помогает им делать карьеру, они незамедлительно объявляют академическим. Как бы то ни было, мы можем использовать академические формы, не рискуя впасть в академизм. Человек, который не желает прибегнуть к этим формам, когда у него есть в них потребность, выказывает явную слабость. Сколько раз я отмечал это странное непонимание со стороны тех, кто считает себя справедливым судьей музыки и ее будущего! Еще более трудным для постижения является то, что эти же самые критики признают естественным и законным заимствование старых народных или религиозных мелодий, гармонизированных таким образом, который несовместим с их сущностью. Этих критиков вовсе не шокирует подобный нелепый прием – лейтмотив , и они охотно участвуют в музыкальных турах, проводимых агентством Кука из Байройта [68] Байройт – город в Германии, где проводятся ежегодные фестивали, на которых исполняются музыкальные драмы Рихарда Вагнера в специально построенном для этого театре. Стравинский иронизирует, соединяя название вагнеровской «мекки» и известного туристического агентства. . Они считают себя очень современными, когда восхищаются задействованными в симфонии экзотическими звукорядами, устаревшими инструментами и методами, созданными для совершенно иных целей. Испуганные мыслью о том, что покажутся такими, какие они в реальности есть, они ожесточенно преследуют несчастный академизм, ибо чувствуют тот же самый священный ужас перед устоявшимися формами, какой испытывают их любимые композиторы, которые боятся к ним прикоснуться.

Поскольку я и сам очень часто заимствовал академические подходы, и не думая скрывать то удовольствие, которое находил в них, для меня эти джентльмены розог не жалели.

Мои злейшие враги, надо отдать им должное, всегда признавали, что я полностью понимаю, что́ делаю. Академический темперамент невозможно приобрести. Человек вообще не может приобрести темперамент. Вот и у меня нет темперамента, сообразующегося с академизмом, поэтому я всегда использую академические формулы сознательно и по собственной воле. Я использую их так же сознательно, как использовал и фольклор. Они – сырье для моей работы. И я нахожу довольно комичным то, что мои критики придерживаются позиции, которую не могут подкрепить разумными доводами. Ибо однажды волей-неволей они должны будут дать мне то, в чем из предвзятых представлений отказывали.

Я не более академичен, чем современен, и не более современен, чем консервативен. Чтобы доказать это, достаточно одной «Пульчинеллы». Итак, вы спрашиваете, кто же я такой? Я отказываюсь распространяться на тему моей собственной персоны – она находится за рамками нашего курса. И если я позволил себе немного поговорить с вами о моей работе, то это было лишь для того, чтобы проиллюстрировать мысль примером одновременно личным и конкретным. Я могу привести другие примеры, которые компенсируют мое молчание и отказ выставлять самого себя на всеобщее обозрение. Они покажут вам еще яснее, как критика на протяжении столетий играла свою роль информатора.

В 1737 году немецкий музыкальный критик Шейбе написал о Бахе: «Этот великий человек стал бы объектом всемирного восхищения, если бы был более вкрадчивым и не портил свои сочинения высокопарностью и путаницей, если бы избытком мастерства не затмевал их красоту».

Хотели бы вы узнать, как Шиллер – тот самый достославный Шиллер – охарактеризовал «Сотворение» [69] «Сотворение мира» – оратория Йозефа Гайдна. Гайдна, рассказывая о soirée [70] Вечер ( фр .). , на котором услышал его? «Это месиво без характера. Гайдн – умный художник, но ему недостает вдохновения ( sic [71] Латинское слово, которое заключается в скобки и применяется автором для того, чтобы привлечь особое внимание читателя к какому-либо слову или месту в тексте. Чаще всего используется при цитировании и нередко подчеркивает ироническое отношение автора к словам того, кого он цитирует. ). Все произведение – холодно».

Людвиг Шпор, именитый композитор, слушает Девятую симфонию через тридцать лет после смерти Бетховена и обнаруживает в ней новый аргумент в пользу того, что он всегда утверждал, а именно, что Бетховену недоставало эстетического вкуса, а также «чувства прекрасного». И это еще не все, ибо на десерт мы приберегли мнение поэта Грильпарцера об «Эврианте» Вебера: «Полное отсутствие порядка и колорита. Эта музыка отвратительна. В античной Греции подобное извращение благозвучия, подобное надругательство над прекрасным наказывались бы по закону. Пусть с этой музыкой разбирается полиция…»

Как видите, было бы нелепо, если бы я начал защищаться от нападок моих некомпетентных критиков и жаловаться на недостаток интереса, который они проявляют к моим усилиям.

У меня и в мыслях нет ставить под сомнение права критиков. Напротив, я сожалею, что они используют их столь мало и часто столь скверно.

«Критика, – говорит словарь, – это искусство судить о литературных текстах и прочих произведениях искусства». Мы с радостью принимаем это определение. Поскольку критика – это искусство, то, следовательно, она и сама не может избежать критики. Чего же мы хотим от нее? Какие ограничения установим для ее деятельности? По правде говоря, мы хотим, чтобы она была полностью свободна и функционировала надлежащим образом, то есть трезво оценивала существующие произведения, вместо того чтобы рассуждать о правомерности их происхождения или цели.