Мерлин Шелдрейк - Запутанная жизнь. Как грибы меняют мир, наше сознание и наше будущее

Я стоял, балансируя на землистом склоне, держа нос над пахучим грибным комком. Как я ни старался представить себе трюфель простым биороботом, в моем воображении он все время оживал.

Когда стараешься понять поведение любых других организмов, отличных от людей, легко впасть в одну из двух крайностей: либо считать их неодушевленными биороботами, либо приписывать им все богатство человеческого опыта. Если исходить из того, что грибы – лишь организмы, лишенные мозга и всякого примитивного устройства, необходимого, чтобы испытывать самые простые «ощущения», тогда их действия являются автоматическими реакциями на ряд биохимических стимулов. И тем не менее мицелий трюфелей, как и мицелий других видов грибов, испытывает воздействие окружающей среды и активно реагирует на него, причем непредсказуемым образом. Его гифы провоцируют химическое воздействие, они на него отвечают и приходят в возбуждение. Именно способность расшифровывать химические сигналы, испускаемые другими организмами, позволяет грибам устанавливать целый ряд сложных отношений с деревьями, кормиться за счет питательных веществ в почве, вступать в половые контакты, охотиться и отражать нападения.

Антропоморфизм обычно рассматривается как иллюзия, которая, как какой-то волдырь, возникает в слабых человеческих умах – темных, недисциплинированных, незакаленных. На то есть серьезные причины. Когда мы «очеловечиваем» мир, мы можем помешать себе понять жизнь других существ и организмов в их собственном контексте. Но есть ли то, что мы можем пропустить, проглядеть или забыть заметить, занимая подобную позицию?

Биолог Робин Уолл Криммерер, член Нации граждан потаватоми, отмечает, что язык индейцев потаватоми изобилует глагольными формами, одушевляющими феномены, лежащие вне мира человека. Слово, обозначающее холм, например, является глаголом – «быть холмом». Холмы постоянно «холмятся», это «активные, живые» холмы. Вооружась такой «одушевляющией грамматикой», можно говорить о жизни других организмов, не низводя их до объектов неживой природы, но и не заимствуя традиционные гуманистические концепции. В английском языке, наоборот, пишет Криммерер, нельзя признать «простого существования другого живого существа». Если вы не относитесь к человеческому роду, вас тут же записывают в категорию «неодушевленных предметов»: «нечто», «вещь». Пожелай вы одолжить «человеческую» концепцию, чтобы определить суть стороннего организма, вы попадете в ловушку антропоморфизма. Если вы используете понятие «нечто», вы начинаете воспринимать эти организмы как неодушевленные и попадаете в другую западню.

Биологические реалии немонохромны. Почему описания и сравнения, которые мы используем при познании мира – наши инструменты, – должны быть такими примитивными? Разве нельзя расширить некоторые из привычных для нас концепций, таких как «разговаривать», «слышать» и «понимать»? Например, представить, что «говорить» можно не только ртом, «слышать» – не только ушами, «понимать» и «интерпретировать» – не только с помощью нервной системы. Способны ли мы на это, не подавляя иные формы жизни предубеждением и недомолвками?

Даниэль завернул трюфель и, осторожно засыпав дыру, отпустил переплетенные колючие ветки ежевики, прикрывшие разрытую землю. Парид объяснил, что так не будут нарушены отношения между грибом и корнями дерева. Даниэль сказал, что так другие охотники за трюфелями не пойдут по нашим следам. Мы пошли обратно по полю. Запах трюфеля ослабел, когда мы добрались до машины, и стал еще менее выраженным, когда мы вернулись в комнату с весами. Мне стало интересно, что останется к тому времени, когда его натрут и посыпят тарелку посетителя ресторана в Лос-Анджелесе.

Несколько месяцев спустя я отправился на охоту за трюфелями по лесистым холмам в окрестностях Юджина, штат Орегон, с Лефевром и его итальянской водяной собакой по имени Данте, которого Лефевр зовет «многоплановым охотником за трюфелями».

Собаки-добытчики Кайка и Дьявол натасканы искать большое количество видов грибов; «многоплановые охотники» обучены отыскивать все, что интересно пахнет. И это позволяет им находить виды трюфелей, запаха которых они не знают. И вот Данте гоняется за тем, что вовсе и не трюфель, – пахучими многоножками, например. Но он также откопал четыре еще не описанных вида трюфелей, и в этом нет ничего необычного. Майк Кастеллано, известный эксперт по трюфелям, в честь которого был назван один из видов, описал два новых порядка, более двух дюжин новых родов и примерно две сотни новых видов трюфелей. По его словам, собирая трюфели в Калифорнии, он регулярно находит новые виды, что служит напоминанием о том, сколько еще остается неизведанным.

Пока мы карабкались вверх, продираясь сквозь Дугласовы пихты и папоротники-нефролеписы, Лефевр рассказывал мне, что люди веками подспудно культивируют трюфели. Трюфели процветают в потревоженной людьми окружающей среде. В Европе добыча трюфелей резко упала в XX веке, когда ухоженные леса, где росли эти грибы, либо вырубались под сельское хозяйство, либо запускались и густо зарастали деревьями. Ни то, ни другое не благоприятствует разведению трюфелей. Для Лефевра возрождение культуры выращивания трюфелей очень важно, потому что это способ получить прибыльный урожай в лесистой местности и направить частный капитал на восстановление окружающей среды. Чтобы добыть трюфели, необходимо вырастить деревья. Почва – это дом для разнообразных форм жизни; нельзя культивировать трюфели, не мысля в масштабе экосистем.

Данте носился зигзагами вокруг нас, вынюхивая. Лефевр рассказал мне о теории, согласно которой манна, ниспосланная Богом идущим через пустыню израильтянам, была на самом деле пустынными трюфелями – деликатесом, который неожиданно проступает сквозь засушливые безводные почвы на большей части территории Ближнего Востока. Он поведал о безуспешных попытках вырастить неуловимый белый трюфель и о том, как плохо мы разбираемся в его отношениях с деревом, в корнях которого он живет. А я думал о разнообразных реакциях грибов на изменения в окружающей их среде и о способах, которые они изобретают, чтобы ужиться с растениями и животными, от которых зависит их существование.

Разыскивая в лесу трюфели, я поймал себя на том, что снова подыскиваю слова, чтобы описать жизнь этих замечательных организмов. Парфюмеры и дегустаторы используют метафоры, чтобы выразить вербально различие в ароматах. Химическое вещество зовут «скошенной травой», «влажным манго», «грейпфрутом» и «разгоряченными лошадьми». Без этих сравнений представить себе аромат было бы невозможно. Цис-3-гексенол (спирт листьев) пахнет свежескошенной травой. У оксана аромат влажного манго. В запахе гардамида сочетается запах грейпфрута и разгоряченной лошади. Это не значит, что оксан и есть влажное манго, но если бы я пронес мимо вас открытую склянку, вы бы почти наверняка узнали запах. Выбор нужных слов для описания запаха включает суждение и предвзятость. Наши описания искажают и деформируют природу явлений, но иногда у нас нет другого выбора – только сравнить абстрактный феномен с объектом предметного мира. Быть может, то же самое происходит, когда мы говорим об иных, не принадлежащих миру людей организмах?