Стивен Пинкер - Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Члены гуманистических объединений первыми согласятся, что идеалы гуманизма не принадлежат какой-то конкретной секте. Подобно мольеровскому мещанину во дворянстве, который пришел в восторг, узнав, что всю жизнь разговаривал прозой, многие люди являются гуманистами, не отдавая себе в этом отчета [1220] Goldstein, “Speaking Prose All Our Lives,” The Humanist, Dec. 21, 2012, https://thehumanist.com/magazine/january-february-2013/features/speaking-prose-all-our-lives . . Гуманистические идеи можно обнаружить в системах верований, зародившихся еще в «осевое время». В эпохи рационализма и Просвещения они вышли на первый план и стали источником вдохновения для документов, провозгласивших права человека в Англии, Франции и США, а после Второй мировой войны обрели новое дыхание, побудив к созданию ООН, Всеобщей декларации прав человека и других институтов международного сотрудничества [1221] Документы о правах человека 1688, 1776, 1789, и 1948 годов: Hunt 2007. . Хотя гуманизму не требуются боги, дух или душа, чтобы обосновать смысл и мораль, он вполне совместим с религиозными институтами. Некоторые восточные религии, в том числе конфуцианство и отдельные течения буддизма, всегда клали в основу своей этики благополучие человека, а не божественную волю. Многие иудейские и христианские конфессии со временем обратились к гуманизму, перенеся акцент с традиционной веры в сверхъестественное и авторитет церкви на роль разума и всеобщее процветание. В качестве примера тут можно назвать квакеров, унитариан, либеральных англикан, скандинавских лютеран, а также реформистское, реконструктивистское и гуманистическое течения иудаизма.

Гуманизм может показаться банальным и само собой разумеющимся – ну кто может быть против процветания человека? Но в действительности этот подход к моральным проблемам сильно отличается от других, причем его не назовешь естественным для человеческого сознания. Как мы увидим далее, ему яростно сопротивляются не только многие религиозные и политические фракции, но, как ни удивительно, и выдающиеся деятели искусства, представители академических кругов и интеллектуалы. Чтобы гуманизм, как и другие идеалы Просвещения, сохранял свое влияние на людские умы, его необходимо объяснять и защищать с помощью языка и идей нашего времени.

Тезис Спинозы принадлежит к целой группе принципов, задачей которых было сформулировать светскую мораль на основе беспристрастности – понимания, что в местоимениях «я» и «мое» нет никакого волшебства, способного оправдать превосходство моих интересов над вашими или над интересами любого другого человека [1222] Мораль как беспристрастность: de Lazari-Radek& Singer 2012; Goldstein 2006; Greene 2013; Nagel 1970; Railton 1986; Singer 1981/2011; Smart & Williams 1973. Объединяющее понятие «беспристрастности» исчерпывающе сформулировал философ Генри Сиджвик (1838–1900). . Если я не хочу, чтобы меня насиловали, калечили, морили голодом или убивали, я и сам не имею права насиловать, калечить, морить голодом и убивать. Беспристрастность лежит в основе многих попыток сконструировать рациональную мораль: Sub specie aeternitatis («с точки зрения вечности») Спинозы, «общественный договор» Гоббса, «категорический императив» Канта, «занавес неведения» Ролза, «взгляд из ниоткуда» Нагеля, «самоочевидная истина, что все люди созданы равными» Локка и Джефферсона и, конечно, золотое правило и его благороднометаллические варианты, независимо сформулированные в сотнях моральных систем [1223] Исчерпывающий (хотя и эксцентричный) перечень золотых, серебряных и платиновых правил разных эпох и культур: Terry 2008. . (Серебряное правило гласит: «Не делай другим того, чего не хотел бы для себя», платиновое – «Поступай с другими так, как они того хотят». Эти варианты созданы, чтобы учесть существование мазохистов и террористов-смертников, а также разницу вкусов и другие скользкие моменты золотого правила.)

Безусловно, доводов, основанных на беспристрастности, недостаточно. Бездушного, себялюбивого социопата-мегаломаньяка, имеющего возможность эксплуатировать людей безнаказанно, невозможно убедить, что он совершает логическую ошибку. К тому же этим доводам недостает содержательности. Убеждая нас уважать желания других людей, они мало что говорят о том, что это за желания: удовлетворение каких потребностей и проживание какого опыта способствует процветанию человека. Таким желаниям неправильно просто беспристрастно не мешать – мы должны активно поощрять их осуществление для как можно большего числа людей. Напомню, что Марта Нуссбаум заполнила этот пробел, составив список «основных возможностей», право пользоваться которыми есть у каждого: это среди прочего долголетие, здоровье, безопасность, грамотность, знание, свобода самовыражения, отдых и развлечения, наслаждение природой, эмоциональные привязанности и социальные связи. Но это всего лишь перечень, и ничто не мешает возразить, что его составительница просто перечислила то, что нравится ей самой. Можем ли мы подвести под гуманистическую мораль более прочный фундамент – такой, что поставит преграду перед рациональными социопатами и узаконит человеческие потребности, которые мы обязаны уважать? Я думаю, да.

Согласно Декларации независимости США, права на жизнь, свободу и стремление к счастью «самоочевидны». Это утверждение отчасти неудовлетворительно, поскольку «самоочевидное» не всегда самоочевидно, однако оно отражает важнейшую догадку. Есть что-то извращенное в необходимости доказывать ценность самой жизни, исследуя основания нравственности, словно мы заранее не определились, закончит ли человек предложение или получит пулю в лоб. Сам акт исследования чего-либо предполагает, что исследователь жив. Если трансцендентальный аргумент Нагеля о невозможности обсуждать состоятельность разума заслуживает внимания – если акт размышления о состоятельности разума уже предполагает состоятельность разума, – тогда он, безусловно, предполагает и существование размышляющего.

Здесь перед нами открывается возможность подкрепить наше гуманистическое обоснование морали двумя ключевыми научными идеями – энтропией и эволюцией. Традиционные рассуждения об общественном договоре представляют его чем-то вроде беседы бесплотных душ. Давайте обогатим эту идеализацию минимальной предпосылкой, что договаривающиеся существуют в материальной вселенной. Из нее вытекает очень многое.

В таком случае эти телесные существа должны были вопреки всякой вероятности организовать себя в думающие организмы, став продуктом естественного отбора – единственного физического процесса, способного привести к возникновению сложной адаптивной конструкции [1224] Эволюция объясняет существование разума вопреки энтропии: Tooby, Cosmides, & Barrett 2003. Естественный отбор – единственное объяснение неслучайной организации материи: Dawkins 1983. . И они должны были сопротивляться разрушительному влиянию энтропии достаточно долго, чтобы иметь возможность явиться на обсуждение и не погибнуть во время него. Это значит, что они извлекали энергию из окружающей среды, удерживались в узком диапазоне условий, совместимых с их физической целостностью, и успешно отражали атаки со стороны живых и неживых опасностей. Как продукт естественного и полового отбора, они должны быть побегами уходящего корнями в глубь веков родословного древа самовоспроизводящихся организмов, каждый из которых смог найти себе пару и произвести на свет жизнеспособных потомков. Так как интеллект не чудо-алгоритм и нуждается для своего функционирования в знаниях, эти существа должны желать усваивать информацию о мире и уметь отслеживать его неслучайные закономерности. Наконец, чтобы обмениваться идеями с другими разумными созданиями, они должны друг с другом общаться, то есть быть социальными особями, жертвующими своим временем и безопасностью ради взаимодействия друг с другом [1225] Любопытство и социальность как побочные эффекты эволюции разума: Pinker 2010; Tooby&DeVore 1987. .